флуоресцентному фонарику, «летучей мыши», а Глинн волок за собой длинные низкие алюминиевые сани.
— Что это? — Спросил МакФарлэйн, указывая на большой контейнер из синего пластика, что лежал на санях.
— Ящик для улик, — сказал Глинн. — Для останков.
МакФарлэйн почувствовал приступ тошноты.
— Это абсолютно необходимо?
— Я знаю, вам нелегко, — ответил Глинн. — Но мы не знаем, что произошло. А в ЭИР мы не терпим неизвестности.
Пока они приближались к груде камней, что обозначали могилу Масангкэя, снежные вихри направились стороной. В поле зрения оказались Клыки Хануксы, темнеющие на фоне ещё более тёмного неба. За ними МакФарлэйн уловил крошечную полоску покрытого пятнами залива. На горизонте вздымались к небу острые пики Isla Wollaston. Просто невероятно, как быстро меняется погода в этих местах.
Ветер уже набил снегом и льдом щели между камнями самодельной могилы, одев её в белое. Без лишних слов Глинн выдернул крест, положил его наземь и принялся выворачивать из груды смёрзшиеся камни и откатывать их в сторону. Он мельком глянул на МакФарлэйна.
— Если не хотите этим заниматься, можете отдохнуть.
МакФарлэйн сглотнул. Мало что могло доставить ему меньше удовольствия, чем эта работа. Но если она должна быть сделана, будет лучше, если он примет в ней участие.
— Нет, — сказал он. — Я помогу.
Разбирать могилу оказалось намного легче, чем собирать. Вскоре показались останки Масангкэя. Глинн замедлил темп, работая теперь более осторожно. МакФарлэйн смотрел на сломанные кости, на разбитый череп и сломанные зубы, на волокнистые хрящи, на частично высохшую плоть. Сложно поверить, что когда-то это был его партнёр и друг. МакФарлэйн чувствовал комок в горле и часто дышал.
Тьма спускалась быстро. Отложив в сторону последние камни, Глинн включил фонарики и опустил их с двух сторон могилы. Пинцетом принялся складывать кости в облицованную пластиком секцию ящика. Несколько костей до сих пор держались вместе, связанные полосками кожи и рассечённых хрящей, но большинство выглядели так, будто были жестоко оторваны друг от друга.
— Я, конечно, не патологоанатом, — сказала Амира. — Но у меня впечатление, что этот парень слишком близко познакомился с питбулем.
Глинн ничего не сказал, снова и снова двигая пинцетом от земли к ящику, и его лица было не разглядеть из-за капюшона. Затем он остановился.
— Что такое? — Спросила Амира.
Дотянувшись пинцетом, Глинн осторожно вытащил что-то из затвердевшей грязи.
— Этот ботинок не просто сгнил, — сказал он. — А сгорел. И некоторые из костей тоже кажутся обожжёнными.
— Вы думаете, его убили из-за приборов? — Спросила Амира. — И сожгли тело, чтобы скрыть преступление? Так намного проще, чем выкапывать могилу в этой почве.
— Это превращает Паппапа в убийцу, — сказал МакФарлэйн, чувствуя жёсткость в собственном голосе.
Глинн поднял фалангу пальца, осматривая её в свете фонариков, подобно крошечной драгоценности.
— Очень маловероятно, — сказал он. — Однако, на этот вопрос должен ответить врач.
— Наконец-то ему найдётся занятие, — заметила Амира. — Кроме как читать книги и блуждать по кораблю, словно упырь.
Глинн опустил кость в ящик для улик. Затем он повернулся к могиле и поднял пинцетом ещё какой-то предмет.
— Это валялось под ботинком, — сказал он.
Глинн поднёс предмет к свету, очистил его от налипшего льда и грязи и снова осмотрел.
— Пряжка для ремня, — сказала Амира.
— Что? — Спросил МакФарлэйн.
Он придвинулся ближе, уставившись на пряжку.
— Нечто вроде красного драгоценного камня, обрамлённого в серебро, — сказала Амира. — Гляньте- ка, оно оплавилось.
МакФарлэйн отстранился. Амира посмотрела на него.
— С тобой всё в порядке?
МакФарлэйн просто провёл рукавицей по глазам и тряхнул головой. Увидеть это здесь, из всех мест… Годы тому назад, успешно справившись с тектитами Атакамы, чтобы отпраздновать удачу, они сделали пару пряжек для ремней, каждую с половинкой тектита. Свою Сэм давным-давно потерял. Но, несмотря ни на что, Нестор всё равно ходил с пряжкой до самой смерти. МакФарлэйна удивило, как много это для него сейчас значило.
Не говоря ни слова, они собрали скудные пожитки первопроходца. Затем Глинн закрыл ящик, Амира подняла фонарики, и они вдвоём потащились назад. МакФарлэйн ещё несколько секунд продолжал стоять, устремив пристальный взор на холодную беспорядочную кучку камней. Затем повернулся и пошёл следом.
Команданте Валленар склонился над крошечной металлической раковиной своей каюты, докуривая горький конец
Валленар промыл лезвие, затем поднёс его к левой щеке. Он всегда начинал с этой стороны: левой рукой ему никогда не было слишком удобно бриться, и с этой стороны как-то сподручнее.
По крайней мере, крем для бритья перебивал запах судна. Купленный у Великобритании, «Алмиранте Рамирес» — самый старый эсминец во флоте. Десятилетия плохого санитарного состояния, гниющих в трюмной воде остатков овощей, химических растворителей, ненадёжной канализации и пролитого дизельного топлива наполнили корабль вонью, которую можно истребить, лишь отправив его на дно.
Внезапное блеяние сирены заглушило крики птиц и отдалённый шум машин. Сквозь заржавленный иллюминатор Валленар окинул взглядом причал и город в отдалении. Ясный день, с безоблачным небом и живительным холодным западным ветром.
Команданте снова взялся за бритьё. Он никогда не любил стоять на якоре в Пунта-Аренасе; плохая стоянка для корабля, особенно при западном ветре. И, как обычно, лодки рыбаков окружают эсминец, пользуясь им как прикрытием от ветра. Типичная южно-американская анархия: ни дисциплины, ни чувства гордости от близости военного корабля.
В дверь постучали.
— Команданте, — донёсся голос Тиммера, офицера связи.
— Войдите, — не оборачиваясь, сказал команданте.
В зеркале он увидел, как отворилась дверь и вошёл Тиммер, ведя за собой ещё одного человека: гражданского, любящего хорошо покушать, преуспевающего, довольного собой.
Валленар несколько раз провёл лезвием по подбородку. Затем промыл его в металлической чашке и повернулся.
— Благодарю вас, господин Тиммер, — сказал он с улыбкой. — Можете идти. И, будьте так любезны, поставьте у двери часового.
Когда Тиммер оставил помещение, Валленар потратил несколько мгновений, изучая стоящего перед ним мужчину. Тот стоял у стола со слабой улыбкой на лице, на котором не было ни следа дурных
