Констанс вцепилась в край раковины, пристально вглядываясь в свое отражение в зеркале. Она не сомневалась в том, что его след оборвался. Он поедет на такси или поезде, полетит на самолете, пересечет десяток границ, исколесит вдоль и поперек всю Европу, после чего осядет наконец в том месте и в том обличье, которое давно уже тщательно приготовил. Констанс была уверена, что он не покинет пределы Европы, но толку от этой уверенности было мало. Чтобы найти его, понадобится целая жизнь – и даже больше.
Жизнь – это все, что у нее осталось. И когда она найдет его, то сразу же узнает. Он прекрасно замаскировался, но никакой маскарад не сможет ее обмануть. Она слишком хорошо его знает. Он может полностью изменить свою внешность – изменить лицо, одежду, голос, жесты. Но две вещи останутся неизменными – его осанка и его запах. Второе было даже более важным. И именно об этом Диоген наверняка не подумал. У него был особый запах, и Констанс прекрасно его помнила – странный, опьяняющий аромат лакрицы, к которому примешивался острый и тяжелый запах железа.
Целая жизнь… Ее охватило такое отчаяние, что она покачнулась и крепче вцепилась в край раковины.
Не оставил ли он перед своим поспешным бегством какой-нибудь ниточки, за которую можно было бы ухватиться? Но чтобы проверить это, придется вернуться в Нью-Йорк, а к тому времени его след окончательно остынет.
Что, если попытаться припомнить какую-нибудь неосторожную фразу, брошенную им в ее присутствии? Нет, это маловероятно – он был слишком предусмотрителен. Но ведь он мог и потерять бдительность, зная, что она все равно умрет…
Констанс вышла из ванной и присела на край кровати. Собравшись с духом, постаралась мыслить предельно четко и вызвала в памяти их первые беседы на Риверсайд-драйв, 891. Это было очень тяжело и так больно, словно отдирали присохшую повязку от свежей раны, однако она заставила себя вспомнить все до мельчайших подробностей – первые фразы, которыми они обменялись, слова, которые он шептал ей на ухо. Но ничего существенного припомнить не удалось.
Затем она перебрала в памяти их последнюю встречу, книги, которые он ей принес, его декадентские рассуждения о чувственной жизни. Опять ничего, ни одного намека на то, где могло находиться его убежище. «В моем доме – моем настоящем доме, который мне очень дорог, – есть библиотека…» – кажется, именно так он говорил ей тогда. Или это тоже было циничной ложью, как и все остальное? А вдруг в этих словах все же есть крупица правды? «Я живу у моря. Я могу сидеть в той комнате, погасив свечи, слушать шум волн и представлять, что я ловец жемчуга…»
Библиотека в доме у моря. Не слишком много. Она несколько раз повторила про себя сказанные им тогда слова, но он оказался очень предусмотрителен и не сообщил о себе ничего конкретного, кроме преднамеренной лжи вроде тех шрамов, которые якобы остались после попытки самоубийства.
Шрамы, самоубийство… Констанс поняла, что все это время старательно избегала воспоминаний о том единственном событии, которое могло хоть как-то помочь установить местонахождение Диогена. Но она ничего не могла с собой поделать. Думать о тех последних часах, которые они провели вместе, о том, как она отдалась ему, было почти так же больно, как в первый раз читать то письмо…
Но Констанс удалось взять себя в руки. Она медленно легла на постель и, глядя в темноту, припомнила каждую мельчайшую деталь.
Она вспомнила, что в тот момент, когда страсть уже почти полностью завладела им, он прошептал ей на ухо стихи. Он прочитал их по-итальянски:
Констанс знала, что это стихотворение Карлуччи, но никогда не изучала творчество этого поэта. Возможно, именно сейчас следует наверстать упущенное.
Она села и сразу же сморщилась от неожиданно резкой боли в ухе. Вернувшись в ванную, тщательно обработала рану, нанесла на нее мазь, содержащую антибиотик, и налепила пластырь, постаравшись, чтобы он был не очень заметен. После этого разделась, быстро приняла ванну, вымыла голову и надела чистую одежду, а мочалку, полотенце и испачканное кровью платье сунула в мешок для мусора. Потом убрала в чемодан свои туалетные принадлежности, взяла чистый шарф и повязала на голову, прикрыв порез. Застегнула чемодан, перетянула его ремнями, взяла в руку мешок для мусора и спустилась в холл. Все еще сидевшая за стойкой монахиня взглянула на нее испуганно.
– Синьора, вам что-то не понравилось?
Констанс открыла бумажник.
– Quanto costa? Сколько я вам должна?
– Синьора, если вам не понравилась комната, мы можем предложить вам другую.
Констанс вынула из бумажника мятую купюру достоинством сто евро и положила на стойку.
– Это слишком много, ведь вы даже не переночевали…
Но Констанс Грин уже открыла дверь и скрылась в холодной дождливой ночи.
Глава 74
Два дня спустя Диоген Пендергаст стоял на носу трагетто, рассекавшего вздымающиеся синие воды южной части Средиземного моря. Судно проплывало мимо скалистого мыса Милаццо, увенчанного маяком и разрушенным замком. За ним виднелись огромная выпуклость Сицилии, утопающей в вечернем тумане, и голубой силуэт вулкана Этна с поднимающимся над ним столбом дыма. Справа вздымался темный хребет Калабрии. Место, куда он направлялся, находилось далеко, очень далеко в море.
Огромный оранжевый глаз солнца только что скрылся за мысом, отбрасывая на воду длинные тени и золотя развалины древнего замка. Судно направлялось на север, к Эолийским островам – самым отдаленным из средиземноморских островов, обители четырех ветров, как считали древние. Совсем скоро он будет дома.
Дом. Он несколько раз повторил про себя это слово, испытывая одновременно радость и горечь. Что оно означает? Убежище, место уединения и покоя. Он достал из кармана пачку сигарет, зашел в каюту на палубе, прикурил и глубоко затянулся. Он не курил уже больше года – с тех пор как был дома в последний раз, – и никотин помог ему собраться с мыслями.
Он вернулся к двум последним дням своего безумного путешествия: Флоренция, Милан, Люцерна – там в больнице ему зашили рану, – потом Страсбург, Люксембург, Брюссель, Амстердам, Берлин, Варшава, Вена, Любляна, Венеция, Пескара, Фоджия, Неаполь, Реджо-ди-Калабрия, Мессина и, наконец, Милаццо. Сорокавосьмичасовая пытка путешествия по железной дороге, после которого он ощущал себя вконец измотанным и больным.
Но теперь, глядя на исчезающее за горизонтом солнце, он чувствовал, как к нему возвращаются силы и ясность мысли. Он ускользнул от нее во Флоренции, она больше не преследовала его – не могла преследовать. После того он несколько раз менял облик и имя, запутал свои следы настолько, что ни она, ни кто-то еще не смог бы их распутать. Сначала он направился в Европейский союз, затем пересек швейцарскую границу, потом вновь оказался на территории объединенной Европы – уже под другим именем. Это могло сбить с толку самого упорного и хитроумного преследователя.
Она его не найдет. Брат тоже его не найдет. Пять лет, десять, двадцать – у него полно времени, чтобы как следует подготовиться и нанести свой следующий, и последний, удар. Он вышел на палубу и вдохнул морской воздух, чувствуя, как душа наполняется блаженным покоем. И впервые за несколько месяцев резкие насмешливые голоса, звучавшие в его мозгу, стихли до шепота и стали почти неслышны за шумом моря:
Глава 75
Специальный агент Алоиз Пендергаст сошел с автобуса на виале Джаннотти и пешком пересек небольшой парк, где росли преимущественно сикоморы, миновав на своем пути небольшую карусель. Одет он был как обычно – за пределами Соединенных Штатов необходимость в маскараде отпала. Выйдя на виа ди Риполи, Пендергаст свернул налево и остановился перед огромными железными воротами монастыря Суоре-ди-Сан-Джованни-Батиста. На висевшей на них табличке значилось лишь: «Вилла Мерло-Бьянко». За воротами послышались звонкие голоса школьников, отпущенных на перемену.
