не берут, а если уж кому-нибудь очень сильно неймется, и он готов ради престижа принять на свою голову начальственный гнев, тогда… Но даже и в таких случаях многие находят способ хотя бы поставить начальство в известность о том, куда они направились – для того, чтобы оно хотя бы знало, где искать тела одиноких героев.
Но ведь это же был первый убийца, которого лейтенант Лямин мог заломать самолично! В конце концов, это он, а не полковник Сорокин и не насмешливый капитан Аверин обнаружил место, где скрывается убийца начальника смены Сивцова. Кроме того, из попутно добытой Ляминым информации напрямую следовало, что дело это будет и у него, и у полковника Сорокина вскорости благополучно отобрано и передано ведомству, к которому юный Лямин испытывал неприязнь и недоверие. О том, что он и сам может оказаться среди фигурантов этого дела, ретивый лейтенант как-то не подумал.
В том же, что касалось начальственного гнева, лейтенант был почти спокоен, зная, что, когда он изложит обстоятельства дела Сорокину, тот вынужден будет признать, что в данной ситуации главным козырем являлось время. К тому же более, что победителей не судят, а в победе лейтенант не сомневался. В самом деле, ему ли, выпускнику милицейской академии, имевшему лучшие на курсе результаты по рукопашному бою, сомневаться в результате стычки с вооруженным охотничьим ножом слесарем?
– Ха! – вслух сказал Лямин и бросил окурок на ступеньки вагона. Окурок подпрыгнул, рассыпая искры, и провалился в щель под дверью, где тугой поток встречного воздуха моментально подхватил его, швырнул под насыпь, на серый мартовский наст, прокатил метров пять и наконец оставил, умчавшись в сторону Москвы.
… Вдова погибшего начальника смены Сивцова оказалась миловидной пожилой женщиной лет пятидесяти, когда-то, по всей видимости, очень красивой, а теперь сильно увядшей, но все же сохранившей следы былой привлекательности, несмотря на оплывшую фигуру и стареющую кожу. Звали ее Анной Андреевной, и она сразу же чем-то очень понравилась лейтенанту. Тем неприятнее становилась та миссия, с которой Лямин прибыл в эту небогато обставленную двухкомнатную квартирку в Бутово. Деваться, однако, было некуда, и юный Лямин как мог тактично сообщил Анне Андреевне о смерти ее супруга.
Впрочем, вдова прервала это сообщение в самом начале, сказав, что ей уже позвонили с завода. Только теперь, пройдя вслед за нею в большую комнату, игравшую в доме Сивцовых роль гостиной, библиотеки, спальни и еще бог знает чего, Лямин заметил то, что милосердно скрывала от него до сих пор царившая в прихожей полутьма, а именно заплаканные глаза и дрожащие губы своей собеседницы.
Следуя приглашению хозяйки, Лямин неловко опустился в продавленное кресло, прикрытое полосатой тканой накидкой, и сложил внезапно ставшие чересчур большими и какими-то корявыми руки поверх своей кожаной папки на «молнии», мучительно соображая, с чего же ему теперь начать. Анна Андреевна, однако, выручила его снова.
– Его ведь убили, я правильно поняла? – тихо спросила она, садясь напротив. – Зарезали?
– От… – в горле у Лямина что-то смешно и противно пискнуло, и ему пришлось гулко откашляться в кулак, чтобы привести в порядок голос, а заодно и разбежавшиеся во все стороны лихим тараканьим аллюром мысли. – Откуда вам это известно?
Вдова вздохнула, откровенно разглядывая Лямина.
– Молоденький вы какой, – сказала она зачем-то. – Мне позвонили с завода и все рассказали. Я понимаю, вы, наверное, не велели им вдаваться в подробности, но мне-то можно… Во всяком случае, директор завода решил, что мне можно знать.., что я имею право. Муж работал на заводе едва ли не со дня основания, так что мы там не чужие.., были.
Она помолчала. Лямин осторожно открыл рот, чтобы задать вопрос, но Анна Андреевна заговорила снова, и лейтенант, едва услыхав то, что она сказала, с лязгом захлопнул челюсти.
– И потом, – сказала она, – можно было бы догадаться и без этого звонка. Я давно ждала чего-нибудь в этом роде… Можно сказать, что я приготовилась.
Она тихо заплакала, даже не пытаясь отвернуться. Вместо этого отвернулся Лямин, не успевший еще привыкнуть к женским слезам и, тем более, обзавестись на манер полковника Сорокина дежурным носовым платком. Откровенно говоря, у лейтенанта Лямина вообще не было привычки носить с собой платок – в этом как-то не возникало необходимости.
«Вот черт, – обескураженно думал он, пока хозяйка за его спиной приводила себя в порядок, – что же это она имеет в виду? Что значит – приготовилась? У них на заводе что же, часто людей ножами тычут? Может, это у них там профессиональное заболевание такое?»
– Простите, Анна Андреевна, – осторожно заговорил он, – но не объясните ли вы, что означают ваши слова? Вашему мужу кто-нибудь угрожал?
– Угрожал?.. Да нет.., впрочем, не знаю. Может быть.
– Значит, не знаете… Откуда же такая уверенность в том, что его жизни угрожала опасность?
– Он сам об этом говорил много раз.
– Что же он говорил? – хищно подобрался Лямин.
– Что говорил? Да так прямо и говорил: зарежут они меня когда-нибудь, Андреевна.., тот же Колька Зверев и зарежет, у него рука не дрогнет, совсем на ножах своих помешался…
– Так и говорил?
– Так и говорил.
«Как в воду глядел», – подумал Лямин.
– Значит, Зверев, – задумчиво повторил он. – А вы его лично знали?
– Зверева? Да нет. Муж вообще никогда не приводил сослуживцев домой, считал, что работа должна оставаться на работе, а дом должен быть домом.
– А еще какие-нибудь фамилии он в этом контексте называл?
– В этом.., как вы сказали?
– В связи с угрозой своей жизни.
– А… Нет, других фамилий он не упоминал.., он вообще редко говорил о работе… Только однажды.., у него там начались какие-то неприятности, он пришел домой мрачнее тучи, выпил водки и стал говорить… Я даже не знаю, замечал ли он меня в это время или разговаривал сам с собой… В общем, я поняла, что он впутался в какую-то темную историю. Что-то они там воровали у себя на заводе, а его им никак невозможно было обойти, ну, ему и предложили долю. А у нас тогда как раз с деньгами стало очень туго: дочка учится, сбережения наши банк украл… Короче, он согласился. А потом, вроде бы, захотел на попятный, да ему уж не дали…
– Фамилии сообщников он называл?
– Нет, только Зверева. Да ведь я вам объясняю, что это и не разговор был даже, а так.., не знаю что.
– А после того случая вы с ним на эту тему не говорили?
– Нет. Подошла я к нему как-то раз с этим разговором: покайся, мол, да нас с дочкой пожалей…
– А он?
– А он только глянул этак исподлобья да и говорит: поздно, мать, каяться, теперь уж до конца…
Завод-то ведь у них не простой, знаете…
– Постарайтесь припомнить поподробнее, что именно он тогда говорил, – попросил Лямин. – Для следствия может быть важна любая мелочь, понимаете?
– Понимаю, вот только подробностей-то и не было никаких.
Что-то про участок, про контейнеры… Я тогда, грешным делом, ничего не поняла, а теперь уж и не упомню. Вроде бы контейнеры эти самые они отправляли в какой-то Молодежный…
– Есть такой дачный поселок, – подтвердил Лямин.
– Вот-вот, дачный, – кивнула Сивцова. – На дачу они их и отправляли, у этого самого Зверева там дача, вот туда они их и возили…
Больше ничего существенного у вдовы Лямину узнать не удалось. Эта формулировка внезапно рассмешила лейтенанта, когда он торопился от подъезда к троллейбусной остановке. БОЛЬШЕ НИЧЕГО СУЩЕСТВЕННОГО! Это ж надо! Всего-то и есть, что убийство, убийца место, где он, вероятнее всего, скрывается, мотив убийства, да вдобавок ко всему этому еще и дело о хищениях на оборонном заводе, которое тоже можно считать раскрытым, поскольку известен, по крайней мере, один из его участников, плюс склад похищенного! А так – ничего существенного!
