памяти, записал адрес мелкими бисерными цифрами и такими же аккуратными буквами.
– Я только не знаю, здесь он или его кто увел.
– Как это не знаешь? Твои мальчишки, знать должен.
– Хороший ты мой, завтра я наведу справки и буду знать, с кем, кроме тебя, был мальчишка. Завтра я тебя найду и сообщу. Сам его не ищи, засветишься.
– Хорошо, – произнес Комов и, резко оттолкнувшись от подлокотников кресла, вскочил на ноги. – Завтра к вечеру я должен знать, где мальчишка сейчас, с кем он был до меня и после. Ты понял, Смехов?
Когда Викентий Федорович услышал, каким тоном Сергей Комов произнес его фамилию, ему тотчас же стало не по себе, желтый шелковый халат прилип к спине, а руки похолодели.
«Наверное, таким же тоном полковник Комов разговаривает с задержанными на Лубянке или в следственном изоляторе ФСБ».
– Господи, спаси и сохрани, – прошептал Смехов, прижимаясь спиной к стеклу аквариума. Он стоял и, часто мигая, глядел на Комова.
Полковник выглядел скверно. Всегда ухоженный, причесанный, аккуратный, спокойный и подтянутый, теперь он выглядел побитым и потрепанным. Волосы прилипли ко лбу, галстук сбился на сторону, верхняя пуговица на рубашке вырвана с мясом.
– Главное, не волнуйся, Сергей. Все образуется. Мы люди неглупые, разберемся в ситуации, сориентируемся. И, если будет надо, меры примем.
– Какие к черту меры! – вспомнив о порванной записке, бормотал Комов, как сомнамбула направляясь к двери.
– Может, у меня заночуешь, Сережа? В таком виде тебе лучше не садиться за руль.
– К черту! – сказал Комов. – Ты должен найти мальчишку, ты должен все у него узнать. А я займусь другими вопросами.
– Сделаю, что могу.
– Сделаешь даже то, чего не можешь, иначе нам обоим конец.
Когда Комов покинул квартиру Викентия Федоровича Смехова, тот почувствовал облегчение. Подобное чувство испытывает врач, когда его кабинет покидает сумасшедший. Ему даже захотелось перекреститься.
«Как он испугался! А что ж, он думал, все ему с рук сойдет? Но придется его спасать, иначе сдаст. Он еще мальчишкой был гадким, а каков человек в детстве, таким он остается и в зрелые годы. Так что сдаст, сомнений нет».
Комов ехал медленно и осторожно, словно в машине стоял сосуд, доверху налитый бесценной влагой, и он, Сергей Комов, должен был довезти его до собственного дома, не расплескав ни капли. Пальцы рук так крепко сжимали баранку, что суставы стали белыми, словно их выпачкали мелом. Комов смотрел на огни встречных автомобилей, на светящиеся фонари. Его мысли остановились, мозг будто замерз. Полковник вел автомобиль на автопилоте.
Въехав во двор, он припарковал машину, поправил ворот рубахи, затянул узел галстука, выбрался, захлопнул дверь, проверил сигнализацию и спокойно пошел к подъезду. Он посмотрел на свой почтовый ящик, на сломанный замок, болтающийся на одной заклепке. Хихикнул, словно издевался над судьбой, постигшей почтовый ящик, передернул плечами.
«Проснуться бы завтра и ничего не помнить о том, что случилось вечером и ночью. Даже нет, лучше по-другому, пусть вечер исчезнет вообще, а не только из памяти. Не было кассеты, не было телефонного разговора, не было письма – ничего не было. Что значит один день – пылинка в моей судьбе!»
Когда он открывал дверь квартиры, то услышал телефонный звонок. Вбежал, успел снять трубку.
– Слушаю, – устало произнес он.
– Сереженька, что случилось? – едва не вопила жена. – Куда ты пропал?
– Ничего не случилось. Как вы, как дочь?
– У нас все хорошо, – ответила жена. – Скажи, пожалуйста, ты поужинал? В холодильнике салат…
– Спасибо, я видел.
– Ты чего-то недоговариваешь, у тебя неприятности?
– Нет, теперь у меня все хорошо, – глухим отстраненным голосом произнес Комов.
– Ты меня обманываешь.
– Нет, не обманываю, у меня все хорошо, и я хочу спать. Я очень устал.
– Ложись, спокойной ночи.
– И вам спокойной ночи. Вы и завтра будете на даче?
Жена не сразу сообразила, какой ответ устроит мужа, боялась ошибиться.
– Да, мы остаемся, – наконец сказала она.
– Вот и хорошо, – Комов отключил телефон.
Глава 4
Уйму времени истратил Глеб Сиверов на изучение четырех тетрадей, взятых из квартиры академика Смоленского. Он читал и удивлялся: подобной педантичности Глеб никогда прежде не встречал. Каждый шаг, каждый разговор, каждую мысль академик записывал тщательно и самым подробным образом: с кем и где встретился, что видел, какое впечатление осталось от разговора.
"…академик С, говорит сбивчиво и путано, он уже в маразме. Разговаривал с ним минут десять, он уже ни на что не способен…
…доктор наук Б. В, умница, светлая голова, напоминает меня в молодости. Ничего, скоро и с ним произойдет то, что со мной. Он одумается. Наталкивать и подсказывать нет смысла, человек сам должен прийти к этой мысли…
…погода скверная, болит поясница. Чертов радикулит, как он мне надоел! Вера была сегодня невероятно заботлива, мне повезло в жизни, что я встретил именно ее. Если бы не она, то неизвестно, что бы со мной произошло. Дай Бог ей здоровья…
…поднялся утром. Настроение скверное. Что принесет сегодняшний день? Р. назначил встречу, говорить с ним не хочется, но придется. Р. на встречу никогда не опаздывает…"
Следующая дата, следующий день…
По ним можно восстановить каждый шаг академика Смоленского. Провалов в записях почти не встречалось, очень много пометок касалось научной деятельности. Глебу, как ни старался понять, о чем идет речь, не удавалось вникнуть в тонкости, уж слишком наукообразным языком с большим количеством терминов изъяснялся академик. Глебу стало понятно уже после первых пяти страниц, что записи, которые вел академик, предназначались лишь для него самого. Полных имен и фамилий практически не встречалось, в подавляющем большинстве случаев Смоленский пользовался заглавными буквами или кличками, понятными лишь ему самому.
Несколько записей пронзили Глеба Сиверова, словно удар тока. Он их запомнил дословно.
«…то, что я знаю, меня тяготит. Этот груз держать в себе почти невозможно, но я вынужден прятать от посторонних глаз свои новые открытия. Возможно, через пять или десять лет кто-нибудь неизвестный мне, тот, кто еще себя никак не проявил в научной деятельности, подойдет к тому, что я знаю. Он будет поражен простотой открытия и глубиной той бездны, в которую оно может толкнуть людей. Нравственность в науке должна стоять на первом месте. Если бы я был не ученым, а священником, то должен бы был уничтожить все свои записи. Этого никто, кроме меня, не должен знать. Но имею ли я право уничтожить открытие? Талант ученого принадлежит не мне, его дал Всевышний. Значит, Он хотел, чтобы я открыл. А если это испытание, посланное мне? Слишком тяжелый выбор. Я должен сделать его…»
Еще через несколько месяцев, сразу же после даты, Смоленский сделал очередную запись, касающуюся какого-то открытия, сделанного им несколько лет назад. Он встречался с Н. Г.
«…в последнее время мне не удавалось с ним поговорить. А ведь раньше мы с ним были очень близки, работали в одном направлении. Н. Г, безусловно талантлив; может быть, на него снизойдет озарение. Он идет по моим следам; возможно, когда-нибудь абсолютно случайно сделает шаг в сторону – тот, который сделал я, и перед ним откроется бездна. Сейчас я не верю никому, я не верю в нравственность наших ученых. Я должен сделать все, чтобы никто не сделал эти два шага в сторону. Я должен всех обманывать, уводить от истины, скрывать ее…»
Глеб Сиверов захлопнул тетрадь, нащупал в пачке сигарету, вытащил, закурил и, глубоко затянувшись,
