– Нравилась, наверное, Смоленскому музыка Моцарта.
Глеб улыбнулся. За последние месяцы он хорошо изучил характер старого академика. Дневники, разговоры с вдовой, с учениками, воспоминания – все это сложилось воедино, и Глебу иногда казалось, что он понимает действия академика так, как если бы на месте Смоленского в последние годы жизни был он сам, Глеб Сиверов.
Горелов просматривал и комментировал все то, что видит на экране компьютера. Он сводил информацию с дисков воедино. Он причмокивал языком, иногда вскакивал с кресла и бегал по кабинету:
– Боже, как все просто! – восклицал он. – Царствие ему небесное, земля ему пухом! Как это ни я, ни Комов не додумались до таких простых вещей? Это фантастика! Это супер! – Горелов был похож на ребенка, на его лице светился восторг, глаза блестели, иногда из них даже катились слезы. – Друзья мои, да Смоленский – гений! Я это знал, а сейчас еще раз убедился в том, что старик был не от мира сего. Как он до этого додумался? Знаете, я вам скажу, в основе любого открытия – маленького, большого, великого – лежит очень простая вещь. – И он опять бросался к компьютеру, его палец утыкался в монитор. – Видите? Вы вот сюда смотрите… – Глеб с Потапчуком смотрели в монитор на столбцы цифр, формулы, от которых у них уже рябило в глазах, каждая из них была похожа на предыдущую. Страницы быстро менялись. – Вот она, опять здесь, – восхищенно говорил доктор наук Горелов.
Его восторг длился часов до четырех. За окнами уже светало. За ночь было выпито столько кофе, что начала болеть голова, покалывало в висках, а во рту от сигарет и кофе стало сухо.
Под утро лицо Горелова сделалось мрачным, на лбу пролегли морщины и не хотели разглаживаться. Волосы были взъерошены, верхние пуговицы тенниски расстегнуты, по лицу катился пот, хотя в кабинете и работал кондиционер.
– Что-то не так? – заметив выражение лица Николая Матвеевича Горелова, поинтересовался Глеб.
– Все так. Знаете, что я вам скажу, – отвернулся от монитора Горелов, крутанулся в кресле и встал, – дайте мне сигарету. – Его пальцы дрожали, сигарета никак не хотела раскуриваться. – Это страшное открытие. Как ученый, я восхищаюсь Смоленским и понимаю его поведение. – Генерал Потапчук приблизился к Горелову. – Но вот что я вам скажу, – доктор Горелов перешел на шепот, – здесь не хватает двух, а может, трех связующих формул.
– Может, вы их не заметили или пропустили? – спросил Потапчук, глядя в монитор.
– Нет, я не мог их пропустить.
– А вы эти формулы знаете? – спросил Глеб. – Вам они; Николай Матвеевич, известны?
– Мне? – выдохнув, произнес Горелов и отрицательно затряс головой.
– Кому они известны?
– Они известны, – Горелов посмотрел в землю, затем в потолок, – они известны только Богу.
Слово Бог Горелов произнес без иронии – так, словно бы Бог был его коллегой, работал в соседней лаборатории, и они с ним иногда встречались в коридорах.
– Так что, это не полное произведение? – догадался Глеб.
– Полное, – ответил Горелов, – абсолютно полное, это я вам могу сказать как ученый. Старик был слишком умен, чтобы передать в руки людям свое страшное открытие. Вот оно – перед вами, смотрите, любуйтесь, – и он постучал по пластиковым коробочкам от дисков, – вот оно все, – он погладил монитор, затем процессор, – все здесь, все, – на лице Горелова была досада. – Вы понимаете, Смоленский нас провел! Мы не имеем самого главного – ключа ко всему этому. Мы не имеем имен, мы имеем величины, цифры, мы видим просчитанное описание технологий. Это как теория относительности, друзья мои, – прерывающимся голосом говорил доктор Горелов. – Но если из теории относительности изъять одну- единственную формулу, то теория существовать перестанет, она будет мертва. Вся суть теории относительности построена на одной формуле, – Горелов говорил как ученикам младших классов. – Старик Смоленский спрятал где-то формулу… Три формулы, – поправил сам себя Горелов. – Это гениальное открытие, это все можно напечатать в любой монографии, в любом научном журнале, даже в учебнике… Но формулы-то нет, а Смоленский ее знал! Конечно же знал, как же иначе он мог все это написать?
– Николай Матвеевич, – подойдя вплотную к Горелову, сказал генерал Потапчук, – сколько времени понадобится нашим врагам, вашим конкурентам для того, чтобы эти три формулы, как вы говорите, отыскать?
Лицо доктора Горелова приобрело еще более идиотское выражение. Он посмотрел на генерала ФСБ снизу верх, затем по-идиотски хихикнул, щелкнул пальцами, будто собрался станцевать цыганочку прямо здесь, между столами, перед монитором компьютера.
– Федор Филиппович, или вы на самом деле наивны, или уж очень далеки от науки. Я же вам растолковывал из всего этого, – он щелкнул по монитору, даже цифры задрожали, и Глебу показалось, что они сейчас осыплются, исчезнут с экрана, – что может понадобиться один день, а может, и сто лет.
– Вы можете эти три формулы нам сказать? Горелов крякнул, сел в кресло и рассмеялся:
– Если бы я мог, как говорили в детстве у Нас в Столешниковом переулке, то «знал бы прикуп, жил бы в Сочи». Я не академик Смоленский. Я восхищаюсь стариком, я преклоняюсь перед ним, я готов опуститься на колени и пропеть ему асану. Нет, друзья мои, из всех тех, кто сейчас жив, кто работает в этой области на стыках двух наук, никто формул вам не скажет, ни одна живая душа. Я всех стоящих ученых знаю, – и Горелов принялся загибать пальцы, называя фамилии, преимущественно иностранные. – Вот, собственно, и все персоны, – сжав в кулак четыре пальца и оттопырив большой, сказал Горелов. – Ну и я, ваш покорный слуга, доктор биологических наук Николай Матвеевич Горелов. Но, боюсь, в ближайшие десять-двадцать лет никому и в голову не придет мысль искать эти формулы на стыках двух наук. У Смоленского случилось озарение, как говорят японцы, – «сатари». Снизошло на старика, он их увидел, может быть, на облаках, а может быть, Всевышний шепнул ему на ушко. Знать три формулы, это, друзья мои.., как, зная три карты, садиться играть партию в «очко». Мы видим выигрыш, мы видим результат, мы видим игру. Вот это – выигрыш, – благоговейно взглянув на компакт-диски, сказал Николай Матвеевич Горе-лов, – это игра. А с какими картами сел за стол Борис Исидорович Смоленский, царствие ему небесное, знал только он. Так что увольте.
– Ну что ж, вы нас немного успокоили, – холодноватым голосом произнес изрядно уставший генерал ФСБ Потапчук, – я вам верю.
– Как же вы можете мне не поверить, уважаемый Федор Филиппович? Вот оно, все перед вашими глазами.
Генерал Потапчук не любил, когда его ловят на неведении.
– Для меня формулы, значки, крючки, плюсы, минусы, скобки похуже армянской грамоты. Вы мне объясните практически, как для дилетанта. Обладание дисками меняет ситуацию? Имея их в наличии, можно наладить в кустарных условиях производство субстанции, описанной Смоленским?
Горелов вздохнул, он-то надеялся, что Потапчук понял суть произошедшего.
– Свое открытие академик сделал еще девять лет назад. Принципиальное открытие. Под его руководством была изготовлена пробная партия вещества – среды, в которой с умопомрачительной скоростью могут развиваться и плодиться вирусы, так как они плодились среди антисанитарии в средневековых городах. Пробная партия была испытана. Результаты – неплохие. Но она имела недостатки. Во-первых, сложное и дорогое производство. Во-вторых, вещество оказалось не универсальным. Вирусы, первыми начавшие размножение, вытесняли другие виды. Могла начать развитие бубонная чума, а могла и безобидная форма какого-нибудь заболевания, опасного только для растений. Открытие имело лишь научную ценность, но военное руководство делало вид, что новое биохимическое оружие создано в промышленном варианте. Пугали американцев; возможно, они в это поверили. Остатки партии сдали на хранение на один из складов на Урале. Теперь же Смоленскому удалось элегантно решить задачу. Три формулы, я абсолютно уверен, что их три. Три компонента. Один – химический катализатор – позволяет в тысячу раз упростить и удешевить производство. При желании вещество можно будет сварить в кастрюле на кухонной плите. Второй компонент – стабилизатор, он не дает веществу изменить свойства на открытом воздухе и при перемене температур. Третий – биологический катализатор – действует как направляющая сила. Благодаря ему размножаются исключительно опасные вирусы: чем вирус опасней для человека, тем интенсивнее он развивается. Я доходчиво объяснил?
– Вполне.
