Княжне, впрочем, показалось, что глаза его при этом как-то уж чересчур живо забегали по сторонам. Мерсье тоже повел себя довольно странно: иронически кашлянув в кулак, он развернулся на вращающемся табурете боком к клавикордам, облокотился на крышку и, подперев кулаком щеку, стал в упор разглядывать старосту с каким-то непонятным интересом в глазах. Напоровшись на этот изучающий взгляд, староста торопливо отвел глаза и преданно уставился на княжну.
– Расскажи, Аким Кондратьевич, как вы живете, – попросила княжна. – Мне надобно знать, в каком состоянии находятся дела.
– Дела-то? – Староста издал горестный вздох, от которого левая бровь Мерсье неудержимо поползла кверху. – Дела, ваше сиятельство, как сажа бела. Мало было войны, так тут еще и недород. А уж что войска-то хлеба потравили – ну, чисто басурманы! Осмелюсь доложить, ваше сиятельство, дела наши нынче – сплошное разорение. Господский-то хлеб, правда, весь до зернышка в амбарах, однако ж денег ни копейки, хотите казните, хотите милуйте...
Мерсье вдруг снова кашлянул в кулак, привлекая к себе внимание княжны.
– Это вор, – сказал он по-французски.
В голосе его не было ни тени сомнения; он говорил с такой уверенностью, будто слово “вор” было выжжено у Акима Кондратьевича на лбу.
– Когда мы проезжали по деревне, – продолжал он, отвечая на удивленный взгляд княжны, – я обратил внимание на совершенно новый дом, размерами мало уступающий тому, в котором мы находимся сейчас. Еще два таких же, разве что более скромных по размерам, дома я заметил в глубине двора. Уверен, что все три принадлежат этому негодяю и его сыновьям. Все это время он обкрадывал вас, принцесса, пользуясь вашим отсутствием.
– Это похоже на правду, – вынуждена была признать Мария Андреевна, – но как я это докажу? Вы же слышали: война, недород, потравы... Теперь этого уже не проверишь, а я не могу обвинять пожилого уважаемого человека на основании ничем не подкрепленных подозрений...
– Три новеньких, с иголочки, дома, – напомнил Мерсье. – Да вы только взгляните на его физиономию! Ведь невооруженным глазом видно, что перед вами проворовавшийся плут, который до смерти рад, что его хозяин умер, и некому потребовать у него отчета. Вас он всерьез не воспринимает, и, не в обиду вам будь сказано, пока что вы делаете все, чтобы оправдать и подтвердить это его мнение.
– Так как же мне быть? – окончательно потерявшись, спросила княжна.
Она чувствовала, что француз прав, и вид старосты, вертевшего головой из стороны в сторону, очевидно пытаясь хоть что-нибудь уловить из разговора, который велся на непонятном для него языке, только укрепил ее в этом мнении. Физиономия у старосты была преподлейшая, а натертые шапкой до красноты глаза оказались совершенно сухими – слишком сухими для человека, который только что горько оплакивал кончину горячо любимого хозяина. Заметив, что на него смотрят, староста поспешно придал своему лицу прежнее выражение глубокой скорби пополам с собачьей преданностью. Это волшебное преображение решило дело, и когда Мерсье, легко поднявшись с табурета, пробормотал: “Позвольте мне, принцесса”, – Мария Андреевна молча кивнула и отвернулась к окну.
Француз длинными скользящими шагами приблизился к старосте и без предисловий крепко ухватил его за бороду. “Э?” – удивленно сказал Аким Кондратьевич, все еще пребывавший в блаженной уверенности, что очень своевременная кончина старого князя позволит ему выйти сухим из воды. Этот возглас тут же перешел в сдавленное мычание. Оглянувшись через плечо, княжна увидела Мерсье, который волок грузного старосту в соседнюю комнату, по-прежнему держа его за бороду.
Тяжелая двустворчатая дверь закрылась за ними, и тут же из-за нее донесся короткий сухой треск. Мычание старосты оборвалось, словно обрезанное ножом. “Ой!” – явственно произнес Аким Кондратьевич неожиданным басом. “Ой!” – повторил он, и вслед за этим послышался дробный рассыпчатый грохот, словно кто-то со всего маху швырнул на паркет охапку дров.
Княжна, изо всех сил стиснув зубы, заткнула пальцами уши и отвернулась к окну, чтобы не видеть и не слышать того, что творилось в соседней комнате. Там, за закрытой дверью, учитель танцев Эжен Мерсье занимался тем, что ее дед, князь Александр Николаевич Вязмитинов, полагал делом бесполезным и даже вредным, поскольку считал, что телесные наказания воспитывают в человеке не честь и уважение, а страх, ненависть и подлость. Впрочем, приходилось признать, что воспитывать упомянутые качества в Акиме Кондратьевиче не было никакой нужды: он обладал ими в полной мере.
Это было еще одно открытие, сделанное княжной Марией в тот страшный год: она узнала, что в отношениях между людьми не существует непреложных истин и никогда не бывает полной ясности. Жизнь не стоит на месте, ее законы все время меняются, и правила, которые были верны когда-то, со временем переходят в разряд исключений, а потом и вовсе исчезают без следа. Она горячо любила и глубоко уважала своего деда, но сегодняшний случай убедил ее в том, что возводить каждое сказанное им слово в ранг непреложной истины было бы непростительной ошибкой.
Внезапно обе створки высокой двери с треском распахнулись, и в комнату на четвереньках вбежал Аким Кондратьевич. Борода его торчала клочьями во все стороны, из разбитого носа обильно капало на паркет, под левым глазом наливался всеми цветами радуги обширный синяк, а на лысине багровела свежая ссадина.
– Матушка, – дико тараща глаза, проревел он медвежьим голосом, – заступница, не дай пропасть! Что ж он, басурман, де...
Договорить ему не дали. В дверь просунулось разгоряченное лицо Мерсье и верхняя половина его туловища.
– Пардон, мадемуазель, – запыхавшимся голосом сказал француз, ловко поймал старосту за штаны и одним резким движением втащил его обратно. Дверь захлопнулась.
– О, господи, – сказала княжна и решительно встала. Прав был Мерсье или нет, но она собиралась немедленно прекратить это варварское избиение. Пусть лучше меня обворовывают, решила она, чем терпеть этот кошмар в своем доме. И не только терпеть, но и потворствовать ему...
Она не успела еще дойти до двери, когда та сама собой распахнулась ей навстречу. В комнату вошел Мерсье, на ходу старательно вытирая руки носовым платком. Он аккуратно притворил за собой дверь и поклонился княжне.
– Прошу меня простить, – сказал он, – за эту безобразную сцену. Я просто не ожидал, что он вырвется.
– Благодарю вас, сударь, – стараясь, чтобы голос звучал спокойно, сказала княжна, – но впредь попрошу воздерживаться от подобных действий в отношении моих людей. Это... Простите мне мою резкость, но это омерзительно.
– Еще раз приношу свои извинения, – с поклоном сказал Мерсье. – Это и вправду омерзительно, но, увы, очень действенно. Надеюсь, впредь подобные крутые меры вам просто не понадобятся. Во всяком случае, не с этим человеком...
Княжна вдруг испугалась. Ей представилось безжизненно распростертое на полу в соседней комнате окровавленное тело, избитое и измочаленное до такой степени, что его невозможно было узнать.
– А... где?.. – осторожно спросила она, боясь услышать ответ.
– Кто, ваш староста? – Мерсье изящно обмахнулся носовым платком, и княжне стоило больших усилий не отвести взгляд при виде покрывавших этот платок бурых пятен. – Ну, где же ему быть... Побежал домой за деньгами. Я напомнил ему, что обворовывать своих хозяев не только опасно, но и грешно, и он со мной согласился. Его вдруг охватило искреннее раскаяние и горячее желание вернуть все, что он наворовал. Сейчас он, наверное, уже роется у себя в огороде, выкапывая кубышку с деньгами... по крайней мере, одну из кубышек. Простите, принцесса, вам, наверное, неприятно меня видеть после этого инцидента. Если вы скажете, я уйду. Прошу лишь поверить, что иного выхода у нас... у вас просто не было. Это не человек, а подлый скот, и убеждать его в чем бы то ни было словами совершенно бесполезно. Зато теперь он трижды подумает, прежде чем запустить свою волосатую лапу в ваш карман.
– Останьтесь, – сказала ему княжна. – Куда же вы пойдете? И потом, вы, наверное, правы. Но как это горько, как обидно! Неужели другого способа договориться действительно не существует?
– Это смотря с кем, – деловито заметил Мерсье и вздохнул. – Но в большинстве случаев этот способ, увы, единственный. Этим миром правит дьявол, принцесса, и порой нам против собственной воли приходится принимать его правила игры. Мне очень жаль говорить об этом такому юному и прелестному существу, как
