– Скорей давай!
Эдик поискал вокруг себя глазами, подошел к журнальному столику, положил на него микрофон и дважды аккуратно, но сильно ударил по нему донышком графина. Придирчиво осмотрев сплющенный шарик, он снова положил его на стол и для верности ударил еще раз, напоследок повернув графин против часовой стрелки, как будто гасил окурок.
– Ара, ты стол поцарапал, – заметил ему Аршак Геворкович, выглядевший основательно сбитым с толку. – Хороший был стол, настоящее красное дерево!
– Извините, Аршак Геворкович. Зато теперь мы можем спокойно поговорить о ваших делах. Судя по микрофону, этот человек не нашел способа проникнуть в дом. Вы позволите, я кое о чем попрошу ваших людей?
– Мой дом – твой дом, – привычно ответил Багдасарян, слегка ошеломленный энергией, с которой Эдик, едва успев войти, взялся за дело. – Делай что хочешь...
Эдик вышел, прикрыв за собой дверь, и стало слышно, как он в коридоре негромко разговаривает с охраной. Аршак Геворкович вернулся в кресло, плеснул себе коньяка для успокоения нервов и, водя пальцем по оставшимся на полированном красном дереве безобразным царапинам, задумался о том, что жизнь не стоит на месте. Он помнил Эдика мальчишкой, которого сам впервые приобщил к настоящему делу. С тех пор прошло уже много лет, птенец вырос, оперился, вылетел из гнезда. Жил он теперь все больше по заграницам – как уехал когда-то в Польшу собирать дань с торговцев подержанными немецкими машинами, так и осел в Европе. Жил в Германии, Бельгии, во Франции, а потом, когда наладились нужные связи, его перебросили в Юго-Восточную Азию, откуда во многом благодаря ему непрерывно тек товар высочайшего качества, и притом по весьма умеренной цене. Человеком он был незаменимым, очень умным, опытным, сведущим в отличие от Аршака Геворковича не только в тактике рукопашной схватки, но и в стратегии, потому что жизнь вел суровую и полную опасностей. Тем, во что превратила его такая жизнь, можно было гордиться, как произведением искусства или хорошо построенным домом, но наряду с гордостью Аршак Геворкович теперь испытывал и что-то вроде робости: уж очень далеко отошел от него тот застенчивый армянский мальчик, которого он когда-то знал. Сидя здесь, в мягком кресле, в роскошном доме на берегу теплого моря, легко было воображать, будто этот мальчик по-прежнему тебя боготворит и думает только о том, как бы тебе угодить. А мальчик давно стал мужчиной, причем таким, каким сам ты не был даже в лучшие времена и каким тебе, старику, уже не стать. Так, может быть, не за горами тот день, когда повзрослевший птенец решит, что ты ему не нужен? Может быть, именно это случилось с Ашотом Гаспаряном? Ведь его убил Гамлет – точно такой же птенец, которого Ашот подобрал и выкормил себе на погибель...
Его размышления были прерваны возвращением Эдика.
– Ну вот, я освободился, – сказал он. – Можно присесть?
– Садись, дорогой, что за церемонии! Садись, наливай, пей, закусывай! Мой дом – твой дом, ты что, забыл, э? Сейчас я скажу, чтобы тебе принесли поесть...
– Не стоит, – отказался Эдик. – Я действительно перекусил в самолете. И потом, в доме никого не осталось, кроме пары охранников. А им, учитывая обстоятельства, лучше оставаться на местах и хорошенько следить за камерами.
– Совсем взрослый стал, – вздохнув, заговорил Аршак Геворкович о том, что его в данный момент больше всего беспокоило. – Скоро подумаешь-подумаешь и скажешь: ара, зачем мне этот старый ишак? Выгоню его вон, пускай на помойке арбузные корки кушает, э?
– Я давно взрослый, – сдержанно сказал Эдик, – а вы только сейчас заметили. Вы мне как отец, дядя Аршак, зачем обижаете? И потом, без вас все дело остановится. Вы делаете свою работу, я – свою. Вместе получается хорошо, по отдельности – плохо. Вы сами меня этому учили. Разве с тех пор что-то изменилось?
– Э, ара, все изменилось. Мир изменился, люди изменились. Совесть забыли, стариков не уважают, только о деньгах думают!
– Есть вещи, которые не меняются, – с достоинством произнес Эдик.
– Э, молодец, дорогой! – вскричал заметно приободренный Багдасарян. – Вот что от тебя хотел услышать! Правильно сказал, клянусь! За это тебя уважаю!
– Спасибо, Аршак Геворкович. Так что же у вас здесь произошло? Кто вас обижает?
– Э, ара, еще не родился такой человек, который бы меня обидел! Работать мешают – да. Убить хотят – да. А обижать... Да если я позволю кому-то себя обидеть, в тот же день своей рукой с жизнью покончу, клянусь! Слушай, все тебе расскажу как было. Помнишь, ара, ты сам говорил, что нам бы свой, ручной губернатор очень пригодился? Вот, слушай теперь, что получилось...
На подробный пересказ имевших место событий у него ушло не более получаса. Когда Багдасарян замолчал, утомленный столь продолжительным ораторствованием, Эдик надолго задумался, теребя подбородок длинными и сильными, как у пианиста, пальцами с аккуратно подстриженными, ухоженными, любовно отполированными ногтями.
– Я не верю, что Ашота Васгеновича убил Гамлет, – сказал он наконец.
– Э, дорогой, сам не хочу! Приходится верить, ара, факты – упрямая вещь.
– Гамлета нашли? Не нашли. Вот когда найдут – это будет факт. А до тех пор все это только предположения. Не знаю, дядя Аршак, не знаю. Может быть, пока меня не было дома, здесь действительно все переменилось. Но я все равно не понимаю, зачем это понадобилось Гамлету. Если, как говорит этот ваш мент, он хотел взять кассету с компроматом, он бы ее взял, никого не убивая.
Ликвидировать всех вас можно было потом – по одному или всех вместе, как угодно... Что вы так смотрите, дядя Аршак? Нет, я этого не стану делать, клянусь. И Гамлет не стал бы – по крайней мере, тот Гамлет, которого я знал. Он был глупый, но не подлый.
– Ара, почему 'был'? Он живой... наверное.
– А как же иначе? Одно из двух: или он погиб вместе со своими людьми, или застрелил их и убежал. В первом случае он мертвый, а во втором – все равно что мертвый, потому что я его обязательно найду и убью. Значит, его больше нет, а раз его нет, значит, он – был.
– Ай, хорошо сказал! Клянусь, если бы Бог слышал, как ты говоришь, он бы тебя сделал своим первым
