Подошла официантка и поставила перед Глебом чашку черного кофе, а перед Завьяловым – запотевшую кружку темного пива.
– Утром выпил – день свободен, так, что ли? – с насмешкой спросил Глеб.
Завьялов злобно покосился на него и молча приложился к кружке.
– Слушай, чего тебе от меня надо? – спросил он, обсасывая с усов пивную пену.
Глеб ненадолго задумался. То, что он намеревался сделать с этим человеком, здорово смахивало на преднамеренное убийство. Впрочем, у Кости был выбор, о котором он, правда, не знал, но мог бы догадаться. Если он сделает только то, о чем его сейчас попросят (не больше!), пользы от этого не будет никакой, но и вреда – тоже, особенно ему. А если опять попробует словчить, в чем Глеб почти не сомневался, тогда он, Костя Завьялов, – труп, и винить в своей смерти ему будет некого, кроме себя самого. В конце концов, учитывая то, что произошло со Стаканычем, Завьялов ничего, кроме смерти, и не заслуживал.
– Ты в курсе, что Стаканыча убили? – сказал Глеб, старательно сохраняя рассеянно-благодушное выражение лица. – Только не ври мне, понял? Я тебя не спрашиваю, кто это сделал, я сам это знаю и разберусь без твоей помощи. Я спрашиваю только об одном: ты знаешь, что он умер? Знаешь, как это произошло и почему?
– Ну, слышал краем уха, – неохотно ответил Завьялов. – Вроде убили его... Так я-то здесь при чем? Убили-то его, говорят, из-за тебя!
– Кто говорит? – подавшись вперед, быстро спросил Глеб. – А? Молчишь? То-то! Ты это знаешь, и я это знаю, а больше – никто. Это тебя ни на какие мысли не наводит?
– На какие еще мысли? – огрызнулся Завьялов. – Что ты мне мозги керосинишь? Я тут вообще не при делах!
– Да ну? – Глеб подчеркнуто аккуратно поднес к губам чашечку с кофе, отпил глоток и осторожно, не расплескав ни капли, вернул чашку на блюдечко. – Что ты говоришь?! Совсем, значит, не при делах? А мне кажется, что к тебе совсем недавно подходили вежливые молодые люди армянской национальности, задавали кой-какие вопросы, и ты на эти вопросы отвечал... Разве нет?
– А твое какое дело? Подходили, не подходили, отвечал, не отвечал... Попробуй-ка не ответь! Ну, и что дальше? Меня спросили, я ответил, и что с того? За это не сажают.
– Да ты, оказывается, дурак. 'Меня спросили, я ответил', – передразнил Глеб. – Ты ответил, а Стаканыча убили.
– А я при чем? Не я же убил!
Глеб снова глотнул кофе и отрицательно помотал головой, показывая, что вовсе не считает Костю Завьялова убийцей. На самом деле именно убийцей он его и считал, но в данный момент упоминать об этом вряд ли стоило.
– Ты не убивал, – терпеливо сказал Сиверов. – Все обстоит намного хуже: ты знаешь, кто это сделал.
– Ну?
– А они знают, что ты знаешь. Вот тебе и 'ну'!
'Прости, Степаныч, – подумал Глеб, наблюдая, как кирпично-красное лицо Завьялова буквально на глазах сереет, становясь похожим на старую половую тряпку. – При жизни я тебя использовал, а теперь вот и после смерти тобой, как щитом, прикрываюсь. Ну, надо так, понимаешь! Не для себя, для дела надо!'
– Ну что? – прикуривая сигарету, сказал он Завьялову. – Скумекал, кто следующий?
– Да пошел ты! – сказал Завьялов, но на слове 'пошел' голос у него предательски дрогнул, а в конце фразы дал петуха, так что должного эффекта его высказывание не возымело. – Что ты тут меня на пальцах разводишь, как лоха?
– Ты сам себя развел, когда с Гамлетом связался, – доверительно сообщил ему Глеб. – Так что обижаться не на кого. Это же армяне! Мы ж для них никто, они нас за людей не считают!
Завьялов задумчиво, машинально кивнул – очевидно, та чушь, которую только что изрек Сиверов, была одним из краеугольных камней его мировоззрения. Глеб в этом ни минуты не сомневался и действовал наверняка – бил в болевые точки.
– Замочат и фамилию не спросят, – продолжал он. – Ты учти, Константин, я тебя не пугаю. Я тебе просто объясняю, как дела обстоят, во что ты сдуру влез. Меня им не достать – кишка тонка, руки коротки. Я, если хочешь знать, хоть сейчас в машину сяду и – фьють! – поминай как звали. А тебя, дружок, живым из города не выпустят. И до ментовки, если что, ты не дойдешь – непременно под машину угодишь или еще какая неприятность случится. Ты погоди, не говори ничего. Пиво допей, покури и подумай. Сам подумай, своей головой. Я тебе много чего наговорил – ну, дескать, дурак ты и тому подобное, в том же духе, – но это, ты ж понимаешь, так, к слову, разговор завязать. А на самом-то деле ты, я вижу, мужик неглупый, должен сообразить, что сейчас я тебе дело толкую. Ты главное пойми: мы с тобой оба русские, а значит, держаться друг за дружку должны, иначе стопчут нас черные, как кур в загородке... Ну, думай, думай, не буду мешать.
Он замолчал, сосредоточившись на своей сигарете и уже начавшем остывать кофе. Завьялов, похоже, и впрямь пытался думать – сидел, сгорбившись, над забытой кружкой пива, конденсат с которой уже стек, расплывшись по скатерти сероватым неровным пятном. 'Ай да я, – подумал Глеб, искоса поглядывая на своего визави. – Ни дать ни взять начинающий вербовщик из конторы на первом задании. А с другой стороны, что мне с этим бревном – проблемы геополитики обсуждать? Или, может, обмениваться мнениями по вопросам пропаганды классической музыки среди населения? Это – не человек, – напомнил он себе. – Это просто дубина, тяжелая и корявая, которую я подобрал в кустах, чтобы гвоздануть кое-кого по черепу. И гвоздану, да еще как! А если дубина при этом сломается, это ее личная проблема...'
– Ну? – мрачно произнес Завьялов, глядя в скатерть.
– Хрен гну, – вежливо ответил Глеб. – Надумал что-нибудь? Или это секрет?
– Ну, допустим, ты прав. Много они о себе понимают, а как попросишь у них чего – хрен тебе в глаз... Ну, и чего дальше?
