заместителем! Ты бы в раю тамадой был, слушай!
– Спасибо, дядя Аршак, только я туда не тороплюсь. Мне пока и здесь неплохо.
Они еще смеялись, когда в дверь постучали и вошел охранник. Он поманил Эдика и начал пятиться в коридор, но Аршак Геворкович остановил его грозным окриком.
– Говори, дорогой! Что за секреты в моем доме, слушай?
Охранник остановился на пороге и сказал:
– Мы нашли.
В руке он держал сильный цилиндрический фонарик. С его левого плеча, как аксельбант, свешивался большой клок пыльной паутины, лоб и правое ухо были поцарапаны, и он время от времени прикладывал к царапинам запачканный красным носовой платок.
– Что нашли, ара, э? Где нашли? Где ты был, слушай, почему в таком виде? С кошкой подрался, нет?
– Записывающая аппаратура, – сказал охранник, слегка сбитый с толку этим градом вопросов. – Диктофон, приемник, еще что-то...
– Что значит 'еще что-то'? Говори толком, по порядку, что ты мямлишь, э?! Сам знаешь, что нашел, или только догадываешься? Где нашли?
– В соседнем доме, – сказал охранник, – на чердаке. Там целый месяц никто не живет, почему – не знаю, клянусь...
– Я знаю, – перебил его Багдасарян. – Постой, что значит 'на чердаке'? Там же кругом сигнализация! Вы как туда попали?
– Я им объяснил, как войти, чтобы сигнализация не сработала, – негромко сказал Эдик. – А тот, кто устанавливал аппаратуру, наверное, знал это без меня.
– Один я, старый ишак, ничего не знаю, – проворчал Багдасарян. – Ладно, говори дальше! Почему такой исцарапанный, весь в крови, э? Кто тебя обидел?
– Это Армен, – сказал охранник, будто оправдываясь. – Там была такая проволочка, совсем незаметная. Я ему говорил: 'Ара, смотри под ноги, пожалуйста!' А он бежит впереди – как баран, честное слово! Наступил на проволочку, и – бах!
– Что 'бах'? – всполошился Багдасарян. – Где 'бах'? Почему я не слышал? Армен мертвый?
– Зачем мертвый? – удивился охранник. – Живой! Лицо сильно поцарапал и пиджак порвал немного, вот здесь, – он показал, где у Армена порвался пиджак. – Еще волосы на голове сгорели, вот тут, впереди. Теперь будет наголо стричься, как баран... – Он улыбнулся было, но тут же спохватился и напустил на себя серьезный вид. – Взрыв совсем маленький был, потом загорелось, горело немножко и погасло, один дым остался. Сильно горелой пластмассой воняет, – пожаловался он. – Аппаратура расплавилась, ничего не разобрать. Поэтому говорю: еще что-то, что – сам не знаю, теперь не разберешь...
– Ладно, иди, хорошо, – отмахнулся от него Багдасарян и повернулся к Эдику: – Что скажешь, дорогой?
– Работал профессионал, – ответил Эдик, когда за охранником закрылась дверь. – Обратите внимание, Аршак Геворкович, он мог бы привязать к растяжке гранату, а привязал слабенький пиропатрон – боялся, что аппаратуру найдет случайный человек. Это не бандит, и это не Гамлет.
– Да, теперь сам вижу, что не Гамлет, – задумчиво согласился Багдасарян. – А где же тогда Гамлет, слушай? Куда подевался, почему?
– Его надо искать, – сказал Эдик. – И этого профессионала надо найти как можно скорее, пока он не причинил нам новых неприятностей.
– Профессионал – это плохо, – вздохнул Аршак Геворкович.
– Профессионал – это нормально, – возразил Эдик. – Я привык иметь дело с профессионалами. Я сам – профессионал. Знаете, в чем главный недостаток профессионалов? Они предсказуемы. Рано или поздно он попытается напасть, и тогда...
Эдик сделал быстрое движение рукой, будто ловя муху, и показал Аршаку Геворковичу крепко сжатый кулак:
– Вот что я с ним тогда сделаю.
– Ну, как рука, маэстро? – спросил Глеб Сиверов самым миролюбивым тоном, на какой был способен в данный момент.
Костя Завьялов, набычившись, сверкнул на него из-под насупленных бровей черными, как угли, глазами.
– Сам, что ли, не видишь? – буркнул он.
Правая рука у него была в гипсе, уже успевшем изрядно запылиться. Из гипсового кокона торчали кончики толстых, как сардельки, пальцев, тоже грязных и оттого особенно неприятных.
– Вижу, – сказал Глеб. – Ну, кто старое помянет, тому глаз вон.
– А кто забудет, тому оба долой, – пробурчал Завьялов.
Они сидели на террасе летнего кафе, выходившей на море. Легкий ветерок трепал над их головами полосатый тент и играл углами несвежей скатерти. На террасе звучала музыка, в небе светило солнце, а вокруг было полно народу, и поэтому, наверное, Костя Завьялов чувствовал себя настолько свободно, что даже отваживался осторожно грубить. Впрочем, подумал Глеб, очень может статься, что он просто не умеет разговаривать по-другому...
– Золотые твои слова, – сказал ему Глеб. – Поэтому предлагаю нам обоим поберечь зрение – про старое помнить, но вслух не вспоминать.
