Зейнаб его слова потрясли. А евнухи — это еще кто такие? Попав из привычного и родного мира в новый, незнакомый и странный, она частенько чувствовала себя беспомощной, словно ребенок. Как многого еще она не знает… Сколькому предстоит ей научиться! А учиться она жаждала. Ведь дома никто не предоставлял ей такой возможности — там она была просто нелюбимой дочерью, и присутствие ее терпели, лишь поскольку немногие могли различить их с Груочь, а еще потому, что Груочь, не приведи Господь, могла умереть в нежном возрасте, и тогда ей пришлось бы занять ее место.
И вот Судьба дает ей шанс… Правда, она всего лишь рабыня, но юная, прекрасная и светловолосая. Она уже знала, что такие девушки более всего ценятся в Аль-Андалус. Аллаэддин-бен-Омар только нынче утром рассказывал, что некоторые бесчестные работорговцы похищают простых деревенских девушек, потом при помощи особых ухищрений высветляют им косы, а потом выставляют на продажу под видом пленных северянок. Обман обычно вскоре раскрывается, но негодяю-торговцу за это время чаще всего удается ускользнуть. И горе бедняжке, если за это короткое время новый хозяин не успевает к ней привязаться! Она вновь оказывается на невольничьем рынке, но цена ее резко падает…
У Зейнаб же таких проблем не возникнет. Она уже смирилась со своей участью. Теперь же ей предстоит приложить все мыслимые усилия, чтобы стать самой обворожительной, самой соблазнительной, самой желанной Рабыней Страсти… Калиф весьма могущественен, здраво рассуждала она. Даже правитель дивной Алькасабы Малики благоговел перед ним — это она уже успела узнать. И если ей удастся снискать его любовь, то жизнь ее будет удивительной и прекрасной. Удастся ли ей это? Да, она хочет этого — и вместе с тем как сможет она полюбить кого бы то ни было, если уже всем сердцем любит Карима-аль- Малику?.. Слово сказано. Наконец, она призналась самой себе в том, что для всех остальных навеки останется тайной. Она любит его. А он.., он никогда об этом не узнает. Да это только рассердило бы его… Он отослал бы ее от себя, возможно, передал бы на попечение другого Учителя Страсти. Одна эта мысль заставила Зейнаб похолодеть.
… Год. У них впереди целый долгий год. Кто знает, что может за это время случиться? Может, калиф умрет… Тогда Карим-аль-Малика сможет оставить ее себе, не подвергая свою честь угрозе. Может быть, он оставит ее у себя, разве не говорил он, что хочет жениться, остепениться? Ведь его родная мать в свое время была простой пленной рабыней… А малютка Ома? У нее тогда появилась бы возможность выйти за своего чернобородого Аллаэддина, которого она все это время благоразумно удерживала от слишком решительных действий… Какой волшебной могла бы быть их жизнь.., если бы не этот Абд-аль-Рахман…
Ни Зейнаб, ни Оме прежде не приходилось видеть крытых носилок. Это изделие рук искусного резчика было удивительно красивым и более чем вместительным — девушкам было в нем очень просторно. От аромата камфарного дерева захватывало дух, а с большим вкусом выполненная цветочная роспись радовала глаз. Внутренность носилок была обтянута мягкой медового цвета кожей, и повсюду было разбросано множество ярких шелковых подушечек. Окошки занавешены были чудесным абрикосовым шелком. Двенадцать рослых, как на подбор, чернокожих рабов в простых льняных одеждах стояли поодаль. Головы их были дочиста выбриты, а на шею каждого был надет широкий серебряный ошейник с бирюзовыми вставками.
Девушкам помогли забраться в носилки. Рабы подхватили длинные шесты так легко, словно юные создания вообще ничего не весили. Они поспешили прочь от причала, но направились со своей ношей не в город, а по дороге, ведущей в окрестности Алькасабы Малики. Дорога эта была вымощена камнем и обсажена высокими и стройными, необычайного вида деревьями. Карим, едущий верхом бок о бок с носилками, объяснил, что они зовутся пальмами.
Зеленая прибрежная равнина расстилалась на многие мили вперед. По обеим ее сторонам высились горы: Эр-Риф на юго-востоке и Атласский хребет на северо-западе. На вершинах далеких пурпурных вершин виднелись снеговые шапки. А воды реки Квед Себу, впадающей в море, использовались для орошения полей, на которых колосился ячмень и пшеница — так объяснял девушкам Карим.
Отъехав от города на несколько миль, носилки свернули на неширокую дорогу. Миновав первый же поворот, они увидели виллу Карима-аль-Малики — красивую беломраморную постройку, стоящую посреди дивного сада. А внизу сверкало синее море…
Носильщики проследовали во внутренний дворик через раскрытые настежь ворота и поставили носилки на землю.
Карим спешился, отдернул шелковые занавески и подал руку девушкам:
— Ну как, нравится вам?
Они изумленно огляделись, и Зейнаб произнесла:
— Это великолепно!
Глазам ее предстал фонтан в самом центре двора: бледно-розовая чаша, покоящаяся на спинах шести серебряных газелей, стоящих кругом. Чаша была полна кремовых водяных лилий.
— Как это прекрасно, мой господин! — зачарованно сказала девушка. — И здесь все под стать этому чуду?
— Суди сама, сокровище мое, — отвечал Карим, ведя девушек по направлению к дому.
Высокий темнокожий человек вышел им навстречу;
— Добро пожаловать домой, господин мой Карим!
— Я рад, что снова дома, Мустафа, — отвечал хозяин. — Это госпожа Зейнаб, а с нею ее служанка Ома. Через год она должна предстать перед Абд-аль-Рахманом. Ее дарит калифу Донал Рай, купец из Эйре, с которым у меня торговые дела.
Мустафа тотчас же все понял. Он удивился, как это хозяин решился снова взять ученицу — и это после злополучной Лейлы! Но гладкое лицо его без признаков растительности оставалось бесстрастным:
— Я прослежу, чтобы госпожа была как следует устроена, мой господин.
— Следуй за Мустафой, мое сокровище. Он отведет тебя на женскую половину. А я навещу тебя позднее — сначала мне нужно искупаться.
Девушки шли за Мустафой через просторный зал, а затем по светлому коридору — и вскоре оказались в другом крыле дома. Пройдя сквозь двойные двери черного дерева, они оказались на женской половине. Мустафа объяснил, что эта часть дома очень невелика — не то что в других богатых домах. Дело было в том, что виллой своей Карим-аль-Малика пользовался лишь с единственной целью. Об этом девушки уже знали. Условия требовали, чтобы в доме находилась лишь одна женщина — будущая Рабыня Страсти. Девушки переглянулись и с трудом удержались, чтобы не захихикать.
— К вашим услугам будут вскоре массажистки, банщицы и швеи, добрая госпожа. Иногда вечерами вы будете ужинать в обществе господина. Если он захочет вас видеть, то вас отведут к нему. Если же нет — вы будете кушать здесь, на своей половине, в обществе служанки. Все ли понятно вам, госпожа?
— Разумеется, моя госпожа понимает тебя! — резко отвечала Ома, а Зейнаб тем временем молча осматривалась. — На женской половине есть отдельная баня? — холодно поинтересовалась Ома.
— Естественно, — высокомерно и напыщенно ответствовал Мустафа.
— Тогда тотчас же пришли массажистку, Мустафа! Моя госпожа, да и я стосковались по купанию — ведь мы провели несколько недель в море! Мы должны поскорее смыть соль и пот. Господин приказал, чтобы госпожу умащивали гарденией — этот аромат ей очень идет. Ты понял?
— Да, будет тотчас же исполнено. — Мустафа тут же признал в Оме «старшую по званию». Да, она наверняка благородных кровей, не какая-нибудь крестьянка! Он чуть склонил голову и удалился.
Когда двери за Мустафой закрылись, Ома приглушенно захихикала, а Зейнаб сказала:
— Отлично исполнено, девочка моя!
— Вероятно, и я кое-что переняла от госпожи… Думаю, я поняла, как следует мне общаться с другими слугами. У тебя, госпожа, особое положение, естественно, и у меня тоже. Конечно, я должна быть вежливой, но не стану никому позволять распоряжаться мною.
— И тем не менее тебе следует быть почтительной со слугами тех, кто по положению выше меня, — дружески посоветовала госпожа. — Мы не имеем права дать кому-либо повод разгневаться. Напротив, мы должны снискать всеобщую любовь — ведь нам может потребоваться чья-нибудь поддержка. Теперь пойдем. Ома, надо получше освоиться в новом жилище.
Они находились в почти квадратной комнате. Стены облицованы были розовым мрамором, и пол тоже. На полу лежали какие-то необычные циновки с изысканным рисунком — позднее им объяснили, что это «ковры». Они были синие, красные, и по ним на удивление мягко и приятно было ступать. В самом же центре
