запустила пальцы в его каштановые волосы, поощряя его. В следующее мгновение он рывком приподнялся, и возбужденный жадный член скользнул в ее горячее нутро… Глубже… Глубже… Глубже…
Как прекрасно, как восхитительно! Она вот-вот умрет…
— О-о-о-о, Господи! — стонала она. — О-о-о, мой господин! 0 — о-о-ох!
Как же истосковалась она по нему за все эти долгие недели на корабле! И этот голод вкупе со всем прочим вызвал к жизни это неземное блаженство…
— Пожалуйста! — молила она. — Пожалуйста!!!
Зейнаб опоясала его ногами — и он проник в ее тело еще глубже, еще…
— О Аллах! О Аллах! — стонал Карим, теряя голову…Как обходился он без нее все это время? И как будет жить, расставшись с нею, своими руками отдав ее другому? ..Он проникал в нее все глубже и глубже. Они были единым существом, которое было не что иное, как воплощенный неутоляемый голод, всепожирающая страсть!
…Вместе они достигли вершин райского блаженства и, задыхающиеся, жаждали повторить путь еще и еще раз… Не выпуская ее из жадных объятий, он принялся покрывать ее лицо благодарными поцелуями. Оба они трепетали от желания.
— Ты удивительна! — наконец выговорил он. — Ты рождена, чтобы любить и быть любимой, Зейнаб, цветочек мой…
Он все еще был в ее теле, она ощущала внутри сладкую дрожь.
— Мне нельзя любить тебя, ведь так? — тихо спросила она.
Волосы на его груди щекотали ее чувствительные соски.
— Нет, — с грустью отвечал он. — Нельзя. Ты не должна…
— А ты.., мог бы полюбить меня? — она напряженно вглядывалась в его лицо.
— Кто из мужчин, обладающих силой и здоровьем, а также зрением и рассудком, смог бы устоять? — прошептал он, умело уходя от прямого ответа, силясь, чтобы ни единый мускул на его лице не дрогнул, а глаза оставались бесстрастными. Мог ли он полюбить ее! Да он никогда не полюбит ни одну другую женщину в мире! Объятие из страстного сделалось вдруг бесконечно нежным, желание мгновенно ушло. Он выскользнул из нее и ласково уложил девушку на подушки.
— Я разбудил тебя… — с улыбкой извинился он.
— Но я ничуть не огорчена, мой господин, — ответила она и, опрокинув его на спину, нежно поцеловала в губы…Она не помнила, чтобы когда-нибудь возносила молитвы Небу, даже в детстве, но сейчас она молилась. Она молила Небеса послать смерть калифу Абд-аль-Рахману, сделать хоть что-нибудь, чтобы ей не пришлось отправиться к нему… Тогда она могла бы остаться с Каримом навеки. Лучше она будет последней рабыней в его доме, чем любимицей великого князя… О, если бы только это было возможно…
…Голова его лежала у нее на груди. Она поглаживала его темные волосы. Он любит ее. Она это чувствует, пусть даже он ни разу не обмолвился об этом… И она все понимает. Он — человек чести. Впрочем, как и она сама… И она не допустит, чтобы бремя ее любви тяготило его душу — что ж, если нет выбора, то она бестрепетно уедет к калифу. Карим сможет гордиться ею. Она прибавит славы имени Карима-аль-Малики, великого Учителя Страсти! И пусть сердце ее будет разбито. А именно так оно и будет…
***
Сколько всего предстояло еще постичь Зейнаб!.. Прежде она не вполне понимала, что имел в виду Карим, когда говорил, что сделает из нее самую искусную Рабыню Страсти… Раньше она считала, что вполне довольно красоты и искусной игры на любовном ложе, но это оказалось совсем не так. Мужчины, как выяснилось, любят интересных женщин. Карим рассказал ей, что есть даже специальные школы в городах Мекка и Медина, где образовывают женщин в области изящных искусств.
…Уроки, уроки, уроки… Дни ее были заполнены до отказа. Прежде, дома, ее наставляли лишь в хозяйственных делах, да и то спустя рукава: ведь она должна была стать монашкой, а вовсе не хозяйкой дома.
Маленькая старушка каждый день приходила и давала Зейнаб уроки каллиграфии. Сперва Зейнаб отчаивалась — казалось, никогда не удастся ей совладать с бамбуковым стилосом… Но умение постепенно пришло. В один прекрасный день неуклюжие, словно курица лапой нацарапала, штрихи, словно по мановению волшебной палочки, превратились, к восторгу девушки, в изысканную вязь. В совершенстве овладев округлым арабским курсивом, Зейнаб принялась за куфические письмена… Одновременно девушка училась читать. А потом наставница начала учить ее искусству сочинять стихи…
Сам Карим преподавал ей историю Аль-Андалус и других известных ему стран, а также и географию. Престарелый евнух был приглашен в качестве учителя музыки, к чему у девушки обнаружился удивительный талант. Зейнаб обладала от природы редчайшим голосом и слухом и вскоре научилась аккомпанировать себе на трех инструментах: на ребенке, звуки из которого извлекались при помощи смычка, изогнутого в форме лука, на лютне, и, наконец, на кануне — струнном щипковом инструменте.
Еще один старый евнух учил девушку логике и философии. Третий наставлял ее в математике, астрономии и астрологии. Еще одна, неопределенного возраста женщина, читала Зейнаб целые лекции об ароматах, благовониях и о том, как ими правильно пользоваться. Потом она научила девушку подкрашивать лицо и искусно выбирать одежды к особым случаям — это оказалось целым искусством! А строгий молодой имам с фанатичным огнем в очах просвещал девушку в вопросах восточной религии — ислама.
— Тебе не обязательно менять веру, — предупредил ее Карим, — но тебе было бы много проще, если бы ты на это решилась или, подобно многим, сделала бы вид…
— У меня вообще нет веры… — тихо промолвила Зейнаб.
— Как? Разве ты не христианка? — Еще раз девушка изумила его.
Она с минуту поразмыслила, а затем сказала:
— Я знаю, что младенцем была крещена, но священник из Бен Мак-Дун умер, когда я была еще очень мала. Порой в замок забредал священник или монах, ища приюта, и просвещал нас… У Мак-Фергюсов был, правда, священник — я видела, как он колдовал над брачным контрактом моей сестры и венчал молодых… Но в Бен Мак-Дун мы годами не совершали Таинства Причащения — и не думаю, чтобы это нам сильно навредило. А вы верите в Единого Господа?
— Да, — отвечал Карим. Девушка пожала плечами:
— Я с радостью изучу ислам. Ведь узнавать новое вовсе не вредно, мой господин.
— А потом.., ты переменить веру?
— Я буду внимательно слушать, — серьезно ответила девушка. — И хорошенько разберусь в новом вероучении. Но то, что таится в глубине моего сердца, — только мое, господин мой. Те начатки христианства, что я впитала ребенком, — это ведь все, что осталось от меня прежней… И я не хочу изменять этому теперь, мой господин, и, думаю, не захочу никогда.
Карим понимающе кивнул…Теперь, когда он было решил, что ему все о ней известно, эта непостижимая женщина снова поразила его. Каких высот достигла бы она, будь калиф хотя бы лет на десять моложе! Сейчас же лучшее, на что она могла надеяться, — это родить ему дитя и стать таким образом почти что членом семьи могущественного Абд-аль-Рахмана… Калиф к тому времени был уже отцом семи сыновей и одиннадцати дочерей, что, в сравнении с выводками других подобных ему владык, было более чем скромным достижением. Прочие великие князья имели от двадцати пяти до шестидесяти отпрысков…
…Настала осень, и зарядили дожди. Они будут идти всю зиму, объяснил девушке Карим. В остальное же время года здесь стоит сушь, тогда и возникает нужда в оросительных каналах, сообщающихся с рекой. Дожди принесли холод, который тем не менее ни в какое сравнение не шел с пронизывающим ветром и морозом зимней Аллоа.
Через два месяца к Зейнаб впервые явилась гостья… Госпожа Алима заранее предупредила сына, что посетит юную невольницу, но время она выбирала тщательнейшим образом. Карим на некоторое время отбыл в горы в поисках племенных лошадей, которых он должен был преподнести калифу Кордовы от имени Донала Рая. Ему необходимо было наблюдать за животными несколько месяцев, чтобы убедиться, что те вполне здоровы. Он не мог допустить, чтобы уже в конюшнях владыки выяснилось, что кони страдают одышкой или каким-либо иным недугом…
Мать Карима прибыла в тех самых крытых носилках, которые в свое время предоставлены были в
