– Атаман! – забубнил он, стараясь говорить тихо. – Тебе сказать хочу по-тонку. Значит, как ежели бой…
Таисий, не отвечая Кирилке-староверу, встал, махнул рукой, останавливая глум скоморохов, крикнул на весь кабак:
– Народ! Назавтре в то же время все здесь с топорами. Топоры под кафтанами… Кабак будет куплен – пить, гулять станем!
Кирилка кивнул Таисию головой:
– Скажу завтре!
Стихло кругом, скоморох продолжал читать роспись приданого; она у его была записана на пергаменте из старой телятины, протертом до дыр.
– «Еще за невестой идет четыре пуда каменного масла! Да в тех же дворах уделана конюшня без дверей, стен и кровли… В конюшне той три журавля стоялых да един конь шерстью гнед, а шерсти на нем нет!»
– Вот так скотинка! – крикнули питухи.
– Не мешать роспись слушать!
– «Тот гнедой конь передом сечет, а зад волочет… К тому же приданому две кошки дойных! Восемь колод наделанных пчел – меду того не чел! Два ворона гончих, да с тех дворов еще сходитца на всякий год запасу – по сорок шестов собачьих хвостов! Киса штей да заход сухарей!»
– К черту тя! Сухари из нужника!
– «Малая поточка молочка да овин немолоченный киселя!»
– Хлебай сам, когда обмолотишь! Фимка подошла, шепнула Таисию:
– В ночь на Облепиху идти бойся, ночуй у меня, – старики грозились, они ведомые, злые хитрецы…
– К тебе идем, женка! Скоморох не кончил читать:
– «За невестой две шубы – едина соболья, другая сомовья, обе крыты сосновой корой – кора снимана в межень, задрав хвост в Филиппов пост! Три опашня сукна мимо зеленого… драна сукно по три напасти- локоть! Однорядка не тем цветом!»
– Предели каким?
– «Калита[233] вязовых лык – лыки драны в Брынском лесу в неведомом часу – на восходе в полночь. Крашенинные сапоги! Ежовая шапка!»
– Носи сам к роже плотно!
– «Четыреста зерен зеленого жемчугу!»
– Сыщи, пожалуй!
– «Ожерелье шейное с гвоздями в три молота стегано – серпуховского дела!»
– Попади в Разбойной, дадут такое – дела московского!
– «Из ямы – заяузским золотом шито – семь кокошников!»
– Ведомо, какое золото валют в ямы за Яузой!
– «Девять перстней железных, гожи кому и на руки, кованы… камни в них лалы из Неглинной бралы! Телогрея мимокамчатая, круживо берестяно… по ней триста брызг с Москвыреки брызнуто! И всего приданого сойдетца на триста, пусто! На пятьсот – ни кола! Прочиталыцику чара вина, слушательщикам бадья помой – лик и ухи умой! А кто ся записи не слушал, тем по головне!»
– Эй, атаман! Скоморохам по чарке вина!
– Вину и калачам вы хозяева – пейте! – сказал Таисий. Он, поймав Сеньку под руку, пошел из кабака… В теплом сумраке за ними кто-то спешно шел, видимо догоняя. Приятели остановились, разглядев Сенькину невесту Фимку.
– Ух, запыхалась! Ты ко мне обещал? – сказала она Таисию.
– А жених твой с кем спать будет?
– Ты кабак купил… деньги есть и вдовой, от сестры Облепихи ведаю, а его зазови – шальная Улька глаза выдерет.
– Я вдовой – правда! И деньги есть, только розно с приятелем покуда идти не след. Говорить надо, а у тебя есть ли тихое место?
– Никого в избе – вся изба моя, забредут иные – не пущу,
– Добро! Идем, брат, сговорим уйдешь.
Старики из кабака вышли. Серафим сказал;
– Завтре безотменно в кабак Ульяну пошлем, Миколай!
– Пошто, Серафимушко?
– А надо ей узнать и нам сказать, што затевают разбойники.
– Гиль, не иное што!
– Но где и в какое время скопятца? Медный бунт заваривают, к тому народ поят водкой… нам же надо упредить объезжего! Знакомец наш, тот старый дворянин с Коломны.
