слезы на стол, запыленный, замаранный углями лучины. – Некуда деться от окаянного житья! – Она разогнулась, сбросила на пол шапку убитого холопа. – Чует сердце – возьмут!… Он, старый бес, тверезый таит да приказывает, а хмельной завсе Москвой грозит…
– Зачем плакать тебе? Поди, смерть не раз видала…
– Били по мне с карабинов, пулей дважды бок ободрало, плечо тож…
– Мое дело сходное с тобой: давай – не зря встретились! – идти вдвоем против злого сатаны!
– Зрака его боюсь! Прослышит, вызнает помыслы – сожжет нас обоих, грозил уж…
– Ну, лжет! Мы его раньше кончим!
– Помехи к тому много: стрельцы, дворецкой волк, да из холопишек уши, глаза и языки имутся…
– Если с тобой заодно, то всякую помеху уберем с пути.
– Убить его? Нет, и думать страшно…
– На грабеже людей убивать не боишься, а тут чего оробела– старую сатану с шеи стряхнуть? Как пылинку смахнем!
– Дрожь меня пронимает, ой ты!…
– Мы начнем так: холопей, кои тебя подмяли, не тронь, за нас пойдут… тех, что закованы, пока не добрался до них воевода, отпустим…
Тот же соглядатай из холопов ушел к своим, сообщил:
– Колодник Гришка за нас!
– Ну?
– Из желез, сказывает, отпустить до воеводиной работы с ими.
– Ай, Гришка, ты поди к окну!
– Могила готова, несем товарыща зарыть!
– Думай и знай, Домна, – холопи за нас, да сидельцев тюремных спустим.
– Холопи своевольны, двуличны, и мало их: нынче без того битого – девять…
– В тюрьме у нас пятнадцать! Есть един силой в меня, да ты не явно, втай, иного кого келепой мазнешь…
– Думать велишь– думаю: убьем старика, а как орудье наше скроешь от сыщиков? Наедут, дело зримое и страшное. Може, зачнут кого крест целовать, а кого и к пытке приводить, – оговорят!
– До того не допустим. Я слышал, ты дворецкому наказывала звать помещиков к воеводе?
– Велено стариком – сполнила, звали. – Когда пир зачнется?
– Три дня помешкав…
– Гулять будут крепко, я чай?
– Упьются, ежели со стариком не будут споровать!
– В дому есть вино, кое с ног сбивает?
– Чего у воеводы нет? Есть.
– Как во хмелю будут, занеси им того вина и в караульную избу стрельцам занеси же: «воевода-де послал!» Стрельцы упьются, я тогда тюрьму выведу. Кто не пьет – свяжем, за печь забьем.
– Первое, брать надо богорадного да дворецкого – не бражники, сполох подымут.
– Теперь вижу – добро с тобой, Домна! Помещиков пьяных покидаем в подклет, запрем… мужиков- правежников спустим – поняла дело?
– Ой, понять – все поняла! В каком только образе я тут буду?
– В своем и настоящем! Отпускную тебе я напишу, пьяного воеводу заставим подписать, подпишет – наши в лес, а ты – хозяйка! Не дрожи… наедут с Москвы – плачь да кланяйся и говори: «увели отца воеводу разбойники!» – отпускную им в нос сунь!
– Кривить душой, лик менять худо могу, не обыкла… Заметив мелькнувшую голову холопа, Сенька, пригнувшись к окну, крикнул:
– Сделали дело – уходи прочь!
– Чуем, товарыщ!
Девка терла ладонями побледневшее лицо.
– Ой, и задумал! А как не задастца?
– Не задастца? Стрельцов побьем – оружны будем. Дворецкого и богорадного уберем. Тебя возьмем с собой, переправим за Волгу в село, подале от Ярослава, – искать тебя некому.
– А воевода?
– Будет ли нет удача, воеводе живу не быть!
– Ой, страшно, Семка!
– Теперешняя наша жизнь с тобой страшнее того, что сделаем! Давай поцелую тебя, как сестру, будем