Конь пылил на дороге шагом.
– Пошлешь дьяков – тебя сыщем, кончим…
– Никого не пошлю! Пошто мне? Получил свое… еще коней от воеводы возьму – и все…
– Целуй на том, што говоришь, крест! Тогда не умрешь. Воин в железной шапке, в кожаной рыжей куртке, с боку из кожаной рукавицы достал медный крест, остановил коня.
– Целуй!
– Целую крест святый я, стольник Василий, сын Васильевич Бутурлиных! – сказал с дрожью в голосе стольник, крестясь и целуя крест, продолжал:-Даю клятву перед сим честным крестом и обещаюсь эту сторону забыть, не поминать и лиха на нее не держать… стрельцов, дьяков и палачей не наводить, не слать – аминь!
Воин легко, как ветошку, держа за рубаху, ссадил с коня стольника, повернул лицом в сторону, откуда приехали:
– За поворотом дороги узришь огонь – там твой табор, иди!
Стольник никогда не ходил босой, а теперь, избавясь от смерти, торопливо, хотя и спотыкаясь, шагал по утренней прохладе и думал: «Спаси господь, у смерти в пасти был! Ну и сторона! Дива нет, что старик Василей погиб ту!»
Дорога завернула вправо – огонь? «Огонь! Мои подводы… прикажу сниматься!»
Стольник дрожал от страха и прохлады утра, но чуть не бегом побежал к табору, на ходу согрелся… Раннее солнце начинало золотить вершины сосен…
Домка на воеводином дворе расседлала коня, завела в конюшню.
Нищие, шедшие первыми к церкви, видели Домку верхом на коне, в ее наряде, сказали:
– Знать новой-то воевода шлет же ту бабу на разбой?
– Всем деньги радошны… а ты – молчи.
Часть четвертая
На Яик-реку
Когда Кирилка, отъехав с ватагой тюремных сидельцев, топил на середине Волги мешок с воеводой Бутурлиным, Сенька, простясь с Домкой, погонял коня рысью, чтоб настичь своих. Остановиться ватаге сговорено в двадцати верстах ниже Ярославля, вблизи Волги, на опушке леса. Дать отдохнуть лошадям и людям и до-. ждаться атамана, Сенька, простясь с Домкой и разоспавшись, забыл уговор со своими; он ехал, погоняя коня, но конь его забирал к опушке, а Сенька, опустив голову, дремал и не замечал лошадиного своеволия.
Очнулся Сенька и насторожился от звонкого свиста, подумал: «Наши свистят… становище…» Он направил коня на свист в перелесок березовый, дремота с него сошла, по лицу било душистыми ветками с клейкими молодыми листьями. «Вот тут, видно, они, – на поляне…»
Когда Сенька въехал на лесную полянку, приостановился, оглядываясь, свист повторился, и вслед за свистом из густого леса стукнул выстрел: пуля, задевая ветки, прошипела над головой Сеньки, слегка тронув шапку. Сенька хлестнул коня и крикнул: – Гой да!
Конь, зажмурясь, мотал головой, он не слушал окрика, шагом пролезал, густую опушку матерого леса. Подались вперед; едучи, Сенька оглядывался и за толстыми соснами увидал двух парней без шапок, в серых рубахах. Парни пытались зарядить пищаль. Один держал дуло пищали на колене, другой продувал ствол, топыря щеки пузырем.
– Эй, вы? По мне били?
– В кого били, того не убили! – ответил один, другой, отделив от дула губы, замаранные пороховой гарью, добавил:
– Мы процелили, зато ты цел!
– А ну-ка! Мой черед – я не процелюсь. Сенька выдернул из седла пистолет.
– Не стрели, мотри! – крикнул один, снова начиная возиться с пищалью.
Сенька удивился: «Чего глядеть? В меня били – теперь я!»
– Наш ватаман Ермилко, он тя на огне испекет!
– Да где он?!
– Тут, близ!
– Эй, парни! Кличьте атамана!
– Пошто тебе?
– Я брат ему!
– Во… брат! А не брусишь? Сенька взмахнул пистолетом:
– Кличьте! Велю, да скорее!
Парни неохотно опустили в траву тяжелую пищаль. Оба присели на корточки, и, всунув пальцы в рот, каждый по три раза свистнул.
Из глубины леса отозвались длительным свистом.
Выше подымалось солнце, тысячами золотых искр рассыпаясь в лесной заросли. Радугой отливала роса на листах и хвое древесной. Курились туманы над кустами ивняка – из балок, заросших багульником и дикими цветами. Пахло сосновой корой и прошлогодними, не сгнившими до конца листьями.