они к небу и таяли, извергая из себя сверкающий сноп алмазных искр.
— Смотрите! Смотрите!
Этот крик, исполненный восторга и захватывающего волнения, срывается с губ Глаши, и она хватает за платье ближайшую свою соседку, тетю Люду.
— Смотрите! Смотрите! Ах, как хорошо!
Действительно, хорошо. Более чем хорошо — прекрасно! В одной из ниш старой крепости, опоясанной гирляндой огней, над багровым костром дикого бенгальского пламени появляется белая, стройная и нежная, как призрак, девичья фигура. Белокурые волосы, волосы сказочной феи, распущены и мягкой золотистой волною окутывают фигуру. Венок из лавров и роз запутался в кудрях золотистой головки. Её тонко очерченное личико вдохновенно поднято к горийскому небу, теперь задернутому таинственной вуалью восточной ночи. В руках девушки арфа. Быстро тонкие пальчики перебирают золотые струны. И вот стройные рыдающие аккорды зажурчали сначала тихо, потом все громче и громче. Полилась песня о чудесной светлой радостной жизни, о достижении яркой воздушной мечты, о воплощении грез, самых сказочных, самых волшебных.
Думала ли она, Даня, пять лет тому назад, вступая робкою девочкою под своды джаваховского дома, что через немногие годы она снова явится сюда уже готовой артисткой, с запасом музыкальных знаний и опыта, что золотые струны арфы не робко, как прежде, а смело и гордо зазвучат под её рукою? И только милому «другу», дивному человеку, своей воспитательнице, княжне Нине, обязана она этим. Только она, Нина, заставила ее учиться, поступить в консерваторию, пройти высшую школу музыки и стать артисткой.
Как отличаются сейчас звуки Даниной арфы от тех, которые извлекала пять лет тому назад под тем же кровом джаваховского дома Даня, тогда еще шестнадцатилетняя девочка. Как она играла тогда? Как играет теперь? Радостно, словно звонкие лесные ручьи, смеются сейчас струны её арфы. Вот они запели глубже и таинственнее… Это лесная русалка манит путника в непроходимые чащи лесов. И вдруг все обрывается, и музыка замирает дрожащим, тихим звоном.
— Ты играла, как дева рая, — шепчет Селим, приблизившийся к Дане, когда последний аккорд замер под её рукою.
И глаза его, наивные и простодушные глаза татарина, сверкают восторгом.
— О, Даня! — восклицает Сандро с влажными глазами и доброй улыбкой на смелом открытом лице.
А гром аплодисментов с противоположного берега Куры, мгновенно заглушивший и сонный плеск реки и шипение ракет, говорит о неподдельном восторге слушателей, вызванном Даниной игрой.
— В садах пророка не услышишь лучших песен, — непосредственно срывается с губ Ага-Керима.
— Сам Аллах наградил ее таким искусством, — шепчет потрясенная Гуль-Гуль.
— Поздравляю вас, княжна Нина: ваша воспитанница — чудо таланта. Дорого дала бы я за уменье играть так… — волнуется Тамара Тер-Дуярова.
Маруся, Гема и Селтонет потрясены. Смущен и Валентин, обычно находчивый и спокойный.
— Бог знает что! Еще бы немного и я, кажется, способен был разреветься от восторга и умиления, как баба, — лепечет он. — А впрочем и сейчас еще не ручаюсь за себя, честное слово… Девочки, тащите сюда платки… Селтонет, голубушка, не думаешь ли ты, что твое покрывало сослужило бы мне лучшую пользу для этой цели? Увы! Мои слезы обильны, как многоводная Кура весною.
Но шутки Валя нынче проходят мимо ушей его названных сестер; они все взволнованы артистической игрой Дани; их души сейчас раскрыты только для этой дивной музыки, для сладкого звона этих струн. Даже Глашу, менее всего способную, за юностью лет, к восприятию таких впечатлений, словно кто подбрасывает сейчас со стула. Она вскакивает и с быстротою кошки мчится по лестнице вниз.
Глаша знает отлично, что с одного берега на другой можно попасть или на пароме, как это сделали князь Андро, «мальчики» и Даня, пожелавшие устроить сюрприз хозяевам и гостям, или подземным коридором, который, проходя под дном реки, ведет в нижнюю башню развалин крепости. Старинный подземный ход кое-как сохранился с давних времен, когда Гори было крепостью и служило защитой грузин, стонавших под игом татарского владычества. Но всем строго настрого запрещено пользоваться подземным коридором. Старинная крепость, теперь окончательно почти развалившаяся, стоит уже несколько веков на том берегу Куры. Во время войны Грузии с Турцией ее осаждали мусульмане, как неприступную твердыню Грузии. Но сейчас стены её ненадежны; они медленно, но упорно разрушаются. Ненадежно и подземелье, в котором в каждую минуту можно ожидать обвала.
Но Глаша менее всего думает об этом. Разве идеал её, покойная Нина Джаваха, стала бы в таком случае рассуждать? О, нет! Смелая и отважная горийская княжна слушалась только своего первого побуждения и подчинялась без оглядки первым порывам своей юной души. А раз она, Глаша, так страстно жаждет быть похожей на княжну Нину Джаваху хоть отчасти, хоть чуточку, — то она должна подражать ей и в этом, как и во всем остальном. Что значит черный и смрадный подземный ход к башне! Правда, может быть, там водятся змеи и летучие мыши; помнится, Валь и Сандро говорили что-то недавно о них, но тем лучше! Тем громче будет слава подвига. О! Она, Глаша, не боится ничего. Сейчас же проберется она этим ходом на противоположный берег Куры, бросится к ногам этой прекрасной талантливой Дани и скажет ей, что отныне, с сегодняшнего дня, она взяла целиком её, Глашино, сердце своим талантом, своей игрой, всем её видом сказочной феи и что теперь Глаша — верный паж на всю жизнь, на всю долгую жизнь. О! Она непременно скажет ей это сейчас же. Ну да, сейчас… Долго дожидаться парома. И, наверно, Амед- перевозчик давно уже сидит за кружкой бузы в соседнем духане за рекой. Разумеется, она пройдет подземным ходом, и дело в шляпе. Не дожидаться же ей, когда привезут Даню на этот берег и чудесная артистка сделается центром внимания всех хозяев и гостей. Тогда Глаша при всех никогда не решится сказать Дане того, что кипит и клокочет сейчас в её сердце. Нет, нет, надо бежать скорее! Не даром же прозвала ее старая татарка «дели-акыз». Почетное прозвище, что и говорить! Глаша чувствует, что заслужила его недаром. Сам конюх Аршак говорит, что разве только Селим да Сандро превзойдут Глашу в джигитовке и верховой езде. А стреляет она не хуже самого «друга» из своего монтекристо, правда, почти игрушечного ружья. Так ей ли бояться подземного коридора со всеми его пресмыкающимися? Глаша знает, что начинается он у болього розового куста и ведет мимо зеленой сакли над обрывом, то есть мимо маленького домика, в котором теперь никто не живет и где «мальчики» хранят ружья и принадлежности для рыбной ловли. А там коридор тянется дальше и вступает под дно Куры…
Прогулка подземным ходом не маленькая и может дать массу самых разнообразных впечатлений. Только бы незаметно ускользнуть с галерейки. Это не так сейчас трудно. Тетя Тамара занята разговором с «другом» и с тетей Людой; Ага-Керима и Гуль-Гуль занимают Гема и Маруся; Валь, самый глазастый из джаваховского дома, дразнит Селтонет.
— Просватали тебя, Селточка, просватали. Знаю отлично, что Абдула-Махмета какой-то лезгинский князек сватом посылал к «другу». Калым[12] большой за тебя, Селточка, дает: много табунов, баранов. И будешь ты, Селточка, богатая княгиня, будешь сидеть взаперти и от нечего делать есть целыми днями, как индюшка или гусыня, которых откармливают к празднику. И не будет тебе воли и не будет свободы. Попадется пташка в клетку. Плачь, Селточка, оплакивай горькими слезами свою девичью волю. Пробил твой час…
— Неправда! Неправда! — сердится Селтонет, сверкая черными глазами. — Не пойду я замуж за лезгинского князя, не променяю на него жизнь в «гнезде». Слава Аллаху, не птичий мозг у меня, знает Селта, где растут розы и где крапива.
— Ладно, рассказывай! — смеется Валь. — Сам я недавно слышал, как ты перед Марусей разглагольствовала, что будь твоя воля, ты бы с тахты не вставала, день и ночь лежала бы на ней, в зеркальце смотрелась и шербеты кушала.
Увы! Валь сказал правду. Лень всегда была свойственна натуре Селтонет. К тому же, несмотря на то, что ей стукнул уже двадцать первый год, она наивна и дика, как ребенок. Это — настоящее дитя гор, необузданная, способная по своему темпераменту откликаться одинаково как на добрые, так и на дурные порывы. В ней живет с самых юных лет какая то непреодолимая жажда роскоши, богатства, и ради нового бешмета и блестящего ожерелья на шею Селтонет готова наделать Бог весть какие глупости.
Глаше до смерти хочется дослушать конец пререканий Валя с Селтонет, но решение пробежать подземным ходом куда соблазнительнее, заманчивее, и она, улучив удобный момент, стремительно
