кидается с галереи.
ГЛАВА IV
Тиха и таинственна в этот поздний час чинаровая аллея. Ни звука, ни шороха не слышно кругом. Давно, вспугнутые треском и шипением ракет замолчали ночные певцы соловьи в чинаровой и каштановой чаще.
Бесшумно и быстро скользит вперед детская фигурка. Вот и озаренный неверным сиянием месяца розовый куст. Тут подле — большой камень. Рядом с камнем — черное зияющее отверстие и земляные ступени, ведущие туда, вниз в подземелье. Глаша, возбужденная и радостная, бросается к ним.
И вдруг неожиданно чья-то сильная рука хватает ее за плечо.
— Тсс… Тише, тише, во имя Аллаха, девочка! Кричать станешь — беда будет. Не бойся ничего… Слушай… Не враг здесь, не разбойник, а кунак, верь мне!.. Рагим я, сын Абдула-Махмета… Помнишь, вместе как-то скакали верхом по берегу Куры?
Бледный месяц в этот миг как раз скрылся за облако, но на фоне горийской ночи, пронизанной еще светом иллюминации, можно различить тонкий, стройный силуэт юноши. Тускло поблескивают золоченые газыри[13] на его груди и клинок дорогого резного с каменьями кованному по серебру кинжала.
Глаша, испуганная в первую минуту, тотчас же оправляется, приходит в себя. Она знакома с младшим сыном Абдул-Махмета, Рагимом, и узнает фигуру юноши и его типичный татарский голос.
— А ты ловко правишь конем, точно джигит; помню, что и говорить, — первый прервав молчание, шепнул неожиданно Рагим и протягивает руку Глаше.
Эта приветливая похвала заставляет радостно вспыхнуть девочку и усиленно забиться её тщеславное сердечко. — О, этот Рагим! Он опытен, как старый алим[14] и, несмотря на свои четырнадцать лет, знает, чем польстить девочке.
Глаша побеждена. В следующую же минуту она забыла и про подземный ход и про свое намерение выразить возможно скорее свой восторг Дане и уже мирно беседует с Рагимом, нимало не тревожась целью его необычайного и позднего появления у них в саду.
— Удалой из тебя вышел бы абрек, что и говорить, — продолжает расточать свою тонкую лесть юноша. — Право, надо и, бы тебе родиться джигитом, а не девочкой. Благословенна будь мать, давшая тебе жизнь… Глаз у тебя — кинжал, рука — железо… Небось, не выпустишь стремени, когда понесет тебя твой удалой скакун!
— Правда? Ты говоришь это вправду, Рагим?
И Глаша, вперив в него свой взгляд, дрожит от восторга.
— Зачем говорить неправду, — обиженным тоном отвечает Рагим. — Лгать запрещено Аллахом и Магометом, пророком Его. Правда — от Аллаха, ложь — от шайтана. Ты — русская и не знаешь Корана, а Рагим усердный слуга пророка, и он вынес из школы многое, что тебе не понятно, — не без гордости, выпрямляя свой тонкий стан, произносит юноша.
— А зачем этот усердный слуга пророка, как воришка, прокрался ночью в наш сад? — вдруг спохватившись, осведомляется у юноши Глаша.
В темноте заметно, как вздрогнул всем телом татарин и рука его хватается за кинжал.
— Благодари Аллаха, что ты носишь женское платье, девчонка! А мужчине не простил бы такой обиды. И запомни, что Рагим, сын Абдул-Махмета, выходца из Аварских ущелий, никогда не был вором, — говорит он срывающимся голосом и топает ногой.
— Да Господь с тобою, Рагимушка, чего ты злишься? Разве я это сказала? — невольно смущается Глаша. — Успокойся, ради Бога. Ишь, порох какой!
Рагима Глаша знает давно. В горах, в пяти шести верстах от горной усадьбы Керима, лежит усадьба Абдул-Махмета. Здесь же, около Гори, находятся его виноградники и небольшой домик-сакля, где ютятся в летнее время, до сбора плодов, и сам Абдул-Махмет и его семья. Года три тому назад Глаша познакомилась со смуглым, сильным, словно из бронзы отлитым, мальчиком, и они играли вместе часто на берегу Куры или скакали вместе верхом в долине.
Что Рагиму надо здесь сейчас?
Глаша ему особенно не доверяла. Она знает отлично, что сам Абдул-Махмет известен в Гори и даже в Тифлисе своими далеко не чистыми делами. Его лавчонки на майдане торгуют какими-то запрещенными куреньями и даже, если верить слухам, ядами, и говорят, что мелкие воришки сбывают Абдул-Махмету награбленное ими добро. Недаром же княжна Нина изгнала его с позором из своего дома. Но разве юный Рагим является ответственным за поступки отца?
А между темь юный Рагим ближе придвигается к уху Глаши и шепчет ей в темноте:
— Будь спокойна и не бойся Рагима. Не злые джины[15] привлекли его к вашему дому. Рагим пришел сюда с поручением и приказанием отца. Пока играла белая гурия там на башне, Рагиму показалось, что ангел Аллаха пролетал с его райской свирелью по небу. Рагим чуть не умер от восторга. У нас наши сазандары[16] так не умеют играть. Едва не забыл Рагим, для чего пришел сюда, в сад… Вот возьми это, передай смуглой черноокой гурии да смотри, чтобы не видел никто…
Что-то маленькое белое мелькнуло в темноте и очутилось в руках Глаши.
Белая бумажка… По всей вероятности, записка, письмо, письмо от Абдул-Махмета… Но кому? Если черноокой гурии, как назвал Рагим адресатку, так значит — Селтонет. Глаша знает прекрасно, что соседи и кунаки обитателей «Джаваховского Гнезда» называют так юную кабардинку. Но, чтобы подтвердить свое предположение, она все-таки переспрашивает Рагима:
— Это письмо от твоего отца к нашей кабардинке, к Селтонет?
Рагим удивленно-насмешливо взглянул на Глашу, как будто упрекая ее за недогадливость, как будто издеваясь над ней, и спросил:
— А то кому же?
Глаша поняла этот взгляд, хотела что-то сказать, но Рагим уже исчез.
Она стоит несколько минут, прислушивается к удаляющимся шагам, вернее, прыжкам незваного гостя, а взгляд её, как загипнотизированный, прикован к бумажке, что у неё в руке. В то же время мысли, одна быстрее другой, волнуют её впечатлительную детскую головку. Она вспоминает, как всего несколько дней назад княжна Нина вошла как-то в кунацкую, где женская половина «Джаваховского Гнезда» сидела над чисткою кизила для шербета, а Сандро и Валь по очереди читали вслух великое произведение Льва Толстого «Войну и мир» и, обращаясь ко всем, сказала:
— Дети, недавно я имела повод нарушить обычай гостеприимства в своем доме. В день приезда Дани мне пришлось указать на дверь зазнавшемуся дерзкому человеку, нанесшему мне обиду.
— Друг, зачем ты не сказала об этом раньше? Я сумел бы проучить негодяя, осмелившегося обидеть тебя!
И Сандро, с побледневшим лицом и сверкающими глазами, вскочил со своего места.
Княжна Нина успокоила юношу:
— Не горячись, Сандро. Верю и знаю, что ты жизнь свою отдашь за меня, тетю Люду и названных сестер и братьев. Но, мой мальчик, я сумела сама наказать дерзкого, отказав ему в моем куначестве и гостеприимстве. Теперь, дети, я требую от вас следующего: никаких сношений с нашим недостойным соседом Абдул-Махметом. Запрещаю вам разговаривать с ним, принимать от него какие бы то ни было поручения, письма, записки, адресованные ко мне, или к кому-нибудь из наших. Вы обещаете мне исполнить это?
— Обещаем! Разумеется, обещаем, друг!
Обещали все, обещала тогда и Глаша. Но сейчас, когда письмо у нее в руках, ей, единственной из «Гнезда» знающей, что произошло между княжной и Абдул-Махметом, страшно хочется ознакомиться с содержанием этого письма. И если бы «друг» не наложил такого строгого запрета на сношения с Абдул- Махметом, как это было бы хорошо! Впрочем, есть еще одно препятствие: письмо, наверное, написано по-
