мыслями. Гордые люди — что дикие персики: нет от них пользы окружающим; красуются на деревьях, а толку в них мало, — добавил Абдул-Махмет, поглаживая бороду.
— Это от меня-то нет толку, дидоец? — усмехнувшись одними глазами, надменно бросила Нина и сдвинула брови.
— Аллах наградил женщину кротким сердцем и благословение пророка входит в дом с доброй кроткой женой. Тебя же, видно, не взыскал своею милостью Аллах, — осталась век вековать одна, без семьи и мужа, со своим холодным сердцем. И еще другую погубить хочешь… Кабардинку Селтонет, как пленницу, держишь у себя в доме, замуж не отдаешь за богатого, славного бея. Завидно, что ли, тебе, что устроится получше тебя Селтонет, и сама, своими руками, губишь счастье девчонки? Или калым[8] захотела за невесту получить? — и маленькие хитрые глазки глянули уже с нескрываемой насмешкой в лицо Нины.
Вспыхнули черные пламенные глаза княжны, суровее сжались губы, грознее сдвинулись брови. Она скрестила руки на груди, близко-близко, почти в упор, подошла к толстяку татарину и, отчеканивая каждое слово, резко проговорила:
— Благодари твоего Аллаха, глупец, что Нину Бек-Израил, названную княжну Джаваху, учили с детства уважать старость, иначе она сумела бы заставить тебя быть вежливее. А теперь ступай и помни; запрещаю тебе раз навсегда вступать под мою кровлю. Нарушаю адат[9] страны и не хочу больше видеть тебя в своем доме, ага! Ступай, и чтобы твоей ноги не было здесь больше!
И Нина, едва кивнув головою, прошла во внутренние жилые комнаты джаваховского дома, оставив старого татарина растерянным, злым и смущенным посреди кунацкой. С трудом поднялся он с тахты, обвел опустевшую комнату гневным, почти бешеным взором и, сжав свои толстые руки в кулак, потряс ими по направлению той двери, за которой исчезла хозяйка.
— Ага! Так-то? Так-то ты поступаешь со своим кунаком, сиятельная княжна? Сам шайтан не посмел бы оскорбить так всеми уважаемого Абдул-Махмета, как ты его оскорбила сейчас. Назвать глупым Абдула, нарушить адат, прогнать из своего дома гостя! Хорошо же! Поплатишься ты у меня за это, горная волчица. Волею не хотела отдать приемную дочку, отдашь поневоле, клянусь Аллахом и Магометом, пророком Его. Пропадет, исчезнет для тебя твоя Селтонет, или я, Абдул-Махмет, окажусь пустым, тупоголовым бараном!
Потрясая пухлыми кулаками, старик, красный и весь лоснящийся от пота, тяжелой походкой направился к дверям.
Глаша, слышавшая весь его разговор с Ниной от слова до слова, едва успела шарахнуться в сторону и, с быстротою белки сбежав с галереи, броситься за ближайший розовый куст.
ГЛАВА III
Черная восточная ночь расстилается над горами и пышными зелеными долинами Грузии. Бледный задумчивый месяц неслышной поступью бродит по небу. То щелкают, то заливаются трелью маленькие невидимые певцы Горийской ночи — скромные серые соловушки с такими звучными сладкими голосами. Удушливо-пряно пахнут розы.
Джаваховский сад иллюминован. Иллюминованы и древние развалины крепости, что на том берегу Куры напротив усадьбы.
На этом же берегу шумно, весело и оживленно нынче. В «Джаваховском Гнезде» праздник по случаю приезда окончившей полный курс в столичной консерватории Дани. Сюда съехались сегодня вечером немногочисленные, но желанные, дорогие гости. Из своего горного поместья прискакал с женою лихой абрек[10] Ага-Керим.
Когда-то этот Ага-Керим слыл вождем горных душманов — разбойников. Судился, отсидел в крепости в Тифлисе и был прощен. Теперь он — мирный обыватель. Его жена Гуль-Гуль приходится родственницей хозяйке здешнего дома. Гуль-Гуль еще прячет под покрывалом, по старому обычаю, свое милое лицо, сохранившее всю красоту и свежесть, несмотря на поздний для лезгинской женщины двадцатипятилетний возраст.
Помимо этой пары и князя Андро, здесь еще присутствует Тамара Тер-Дуярова, она же Тамара Шарадзе, по давней институтской кличке. Уже пять лет прошло с того дня, как Тамара привезла маленькую пятилетнюю девочку Глашу из дома своего отца, богатого Тифлисского домовладельца, и поместила ее здесь в питомнике названной княжны Нины. За все эти пять лет Тамара аккуратно навещает «институтскую дочку», ретиво следя за её воспитанием и всячески интересуясь ею. Здесь, в гнезде Джавахи, живая, наивная и веселая армянка пришлась всем по душе, и её приезды из Тифлиса всегда являются желанными и приятными. Сейчас, одетая в эффектный белый костюм, Тамара наполняет все гнездо своим шумным говором, смехом и непосредственной болтовнею. Как почетной гостье, Нина уступает ей лучшее место на галерее.
Галерея как бы повисла над самым обрывом Куры, точно прилеплена к каменной груди свесившегося над шумной рекой утеса. Отсюда виден, как на ладони, противоположный берег с руинами крепости, опоясанной, будто драгоценными камнями, разноцветными гирляндами огней. Среди них мелькают темные силуэты людей, которые кажутся сейчас нездешними фантастическими существами.
— Это князь Андро и «мальчики»; они готовят нам какой-то сюрприз, — указывая на движущиеся вдали темные фигуры, предупредительно поясняет гостям хозяйка.
— А где же так давно ожидаемая тобою приемная дочка, княжна? — спрашивает Ага-Керим, раскуривая свою длинную трубку.
— Да, увидим ли мы нынче красоточку Даню, джаным?[11] — осведомляется и жена его, освобождая из-под покрывала черные глаза.
— Даня! Даня!.. Где ты? — посылает тетя Люда к темноту джаваховского сада, в его черные таинственные аллеи.
Маленькая юркая фигурка Глаши вырастает перед нею, как из-под земли.
— Я позову сюда Даню, тетя. Друг Нина, я позову ее сюда, — возбужденно бросает девочка и со свойственной ей одной только стремительностью кидается с верхних ступеней галереи. Но тут сильные руки Ага-Керима подхватывают ее.
— Привет маленькой питомице «Джаваховского Гнезда»! Как живешь, джигитка? Сколько коней загнала в низинах? Сколько раз слетала с горных круч? Как перед Аллахом, дели-акыз, давай ответ.
Голос смелого абрека звучит сурово, почти грозно, но полны одобрения и ласки его быстрые соколиные глаза. Ему, истому сыну вольных гор, нравится эта девочка с её отчаянно смелыми выходками, с душой лезгинского мальчугана, не останавливающегося ни перед чем, и он единственный не бранит Глашу за её шалости, за её жажду простора и свободы. И кажется всегда загадкой Ага-Кериму, откуда у бедной русской крестьяночки-сиротки эта удаль, эта решительность прирожденных горных детей.
Глаша смело выдерживает взгляд Ага-Керима. Она с первого же дня знакомства очарована им. Вперив в соколиные глаза бывшего душмана свои черные бойкие глазенки, Глаша, приложив руку к правому виску и подражая солдату, рапортует гостю, вытянувшись в струнку.
— Честь имею доложить славному из славных, храброму из храбрых Ага-Кериму, что я, Глафира, питомица «Джаваховского Гнезда», имела случай джигитовать вчера в долине и на полном скаку…
Выстрел, раздавшийся на том берегу Куры, мгновенно прерывает речь девочки. Шипя, зеленовато огненною змеею взвилась кверху блестящая ракета, споря своим блеском с блеском месяца и золотого созвездия Ориона, сверкающего на бархатном фоне небес.
— Фейерверк! фейерверк! — послышались в тот же миг молодые голоса на верхней галерее джаваховского дома, и Маруся, Валь, Глаша и Селтонет, все одетые ради торжественного дня в свои лучшие наряды, бросились к перилам.
Чудесное зрелище представилось их глазам. Развалины крепости теперь как бы пылали. В каждой нише каждого яруса горели цветные бенгальские огни, пестрые маленькие костры, напоминающие собою огнедышащие пасти драконов… А вокруг летали зигзаги воздушных змеи. С грозным шипеньем вздымались
