методом подкупа, как это делает наш враг и его плохие парни, имея в виду, что мы при этом используем подкуп для устранения досадных и нелепых помех нашему делу, которое, как мы считаем, не является злом?
Фродо долго смотрел на меня сквозь очки, но впервые за все эти дни не ответил на мой вопрос.
– Дальше, – продолжал я, не дождавшись ответа. – Люди, которым я даю взятки, сами по себе не злы. Они просто загнаны в угол тяжелой жизнью, и, кроме того, они делают то, что считают правильным. Им просто некогда и нет сил задумываться, проявлять широту кругозора и высокий гуманизм. Ты видел эту тетку, которая собирает скафандры. Что, ты думаешь, она пристала к нам потому, что хотела сделать лично нам плохо?
– Нет, конечно. Если сменщик обнаружит, что она приняла неисправные скафандры и не взяла штраф, этот штраф вычтут из ее жалованья.
– Сколько составляет штраф?
– Марок пять, я думаю.
– Значит, теперь она может заплатить штраф за нас двоих, и у нее еще останется десять марок. А как бы она взяла с нас штраф, если бы мы решили отвязаться от нее официальным путем и согласились бы, что это мы поломали эти злосчастные колеса?
– Вызвала бы полицию, они бы оформили протокол…
– Попросили бы нас показать документы…
Фродо молчал, глядя на меня через очки.
– Да, этот мир отвратителен, – сказал он наконец. – Но ты прав. И разве мы идем не за тем, чтобы переделать этот мир?
Я засмеялся.
– Мне кажется, что ты не слишком серьезно относишься к нашей задаче, – покачал головой Фродо.
– К нашей задаче я как раз отношусь невероятно серьезно, – ответил я ему, отсмеявшись. Наконец-то я почувствовал себя с Тауком легко и свободно: наверное, я просто начал лучше понимать его. – Я только очень, очень, очень несерьезно отношусь к громким и красивым словам. Там, откуда я… в общем, там я наслушался громких и красивых слов на всю оставшуюся жизнь. Я думаю, мы должны не придумывать определения нашему делу, а просто делать его. Куда, ты говоришь, мы должны идти?
Фродо еще несколько секунд смотрел мне в лицо, и на его губах я на одно неуловимое мгновение увидел подобие улыбки.
– Я понимаю тебя, Майк. Хорошо; я думаю, если ты еще несколько раз сэкономишь нам время и силы тем способом, который меня сначала так насторожил, никакой беды не будет. Каждый должен использовать свои умения наилучшим образом.
– Ты никогда не думал заняться не медициной, а педагогикой? – серьезно спросил я его.
Ей-богу, это была настоящая улыбка, только опять очень короткая и незаметная.
– Да-да, я ужасный педант, – проговорил Фродо. – Не забывай, что у меня в роду был директор гимназии. Идем. Нам еще надо переделать этот мир.
Я прыснул.
– А для начала я предлагаю пообедать, – продолжал Фродо, поворачиваясь, чтобы шагать дальше. – Если я стану звонить тому, с кем мне надо связаться, на голодный желудок, я могу наговорить еще каких- нибудь глупостей.
Поправив на плече лямку своего рюкзачка, я зашагал рядом с Тауком.
Кругом ходили люди в одинаковых сизых комбинезонах. В стенах тоннелей светились телеэкраны, на которых показывали какие-то торжественные заседания, перемежаемые напряженными лицами людей на рабочих местах, с инструментами в руках в окружении потоков кипящих металлов, рушащихся пластов горных пород, груд измельчаемой руды или множества высокотехнологичных приборов. Через двадцать метров я уже остро чувствовал нашу непохожесть на окружающих. На нас косились. Долговязая девица вела навстречу строй одинаково одетых детей; дети смотрели на нас круглыми глазами, как будто мы на виду у них делали что-то неприличное, а когда миновали нас – разразились хихиканьем, за что были немедленно одернуты своей предводительницей в сизом комбинезоне.
Вдруг кругом надрывно закричали, и мы, не сговариваясь, испуганно запрыгнули в телефонную будку на углу поперечного тоннеля. Впрочем, крик не относился к нам. Просто началось что-то… какое-то…
Из боковых тоннелей выбежали сизые полицейские и стали быстро строиться в редкие цепи вдоль проспекта, деля его на несколько рядов.
Тут же откуда-то справа, откуда мы пришли, хлынули, густея, потоки людей – тысячи мужчин, женщин и детей. Люди быстро и сосредоточенно шли в одном направлении, образуя колонны, между которыми в неподвижности поблескивали угольно-черные шлемы полиции. Люди были одеты в одинаковые сизые костюмы – не комбинезоны, а какую-то парадную одежду, раздельно брюки и куртки; замелькали поднимаемые над толпой транспаранты, и вот уже над всеми колоннами взметнулись одинаковые белые прямоугольники, на которых сменяли друг друга одни и те же две фразы:
ОБЪЯВИМ, ЧТО МЫ ПРОТИВ!
«НЕ ДОКАЖЕШЬ?»
– Что не докажешь? – осведомился я у Фродо. – И кому они будут объявлять?
– Понятия не имею, – отозвался Фродо, неотрывно глядя на целеустремленно шагающих людей. – В особенности – кому и что они хотят объявить.
– Я думал, что ты все знаешь.
– Я знаю только то, что я лично вижу или читаю, – возразил Фродо. – На Тартаре я никогда не был и читал о нем очень мало. Видишь ли, это довольно скучный предмет для изучения.
– Ничего себе – скучный. Ты погляди, какая тут бурная и яркая жизнь.
Однако я еще не предполагал, насколько был прав. Мои последние слова потонули в громовом голосе, грянувшем из-под сводов тоннеля:
– Доблестные труженики Тартара! Управление наместничества любимого Пантократора приветствует вас!
Толпа очень серьезно (на лицах не было видно улыбок) заорала в ответ что-то приветственное.
– Доблестные труженики Тартара! – продолжал громовой голос. – В своем утреннем заявлении так называемый председатель пресловутого свободного профсоюза сказал, что мы ему ничего не докажем!
Толпа оглушительно заорала гневное «бу-у-у-у!».
– Тартариане! – звеневший в громовом голосе из-под потолка пафос наконец прорвался полноценной истерикой. – Объявим, что мы против! Давайте! Давайте ДОКАЖЕМ!
Тут произошло нечто совершенно необъяснимое. Все люди, находившиеся в поле нашего зрения, одновременно остановились, все повернулись спиной в ту сторону, куда шли; и вдруг все тысячи, десятки тысяч людей в поле нашего зрения одновременно расстегнули штаны и наклонились, обратив к сводам тоннеля десятки тысяч голых задов. Наступила мгновенная тишина. Где-то далеко заплакал ребенок.
В громкоговорителях раздался растроганный всхлип.
– Славные труженики Тартара, – проговорил размякший от умиления голос, – управление наместничества любимого Пантократора в этот замечательный воскресный день благодарит вас за горячую единодушную поддержку.
Раздался шум, все облегченно выпрямились, застегиваясь, повернулись в прежнем направлении и с выражением полного удовлетворения на лицах двинулись дальше. Над толпой послышался многоголосый гул: люди, до того сосредоточенно молчавшие, с облегчением заговорили друг с другом. Колонны редели, уходя влево. Еще минута – и проспект опустел; полицейские торопливо строились и повзводно уходили в боковые тоннели. Наконец, показались и сразу заполнили тротуары пешеходы в повседневных комбинезонах, проехала первая машина, позади нас показались из переулка и строем зашагали в направлении Площади Труда давешние дети. Ошеломленные, мы вышли было из будки, и тут Фродо спохватился.
– Общественный телефон! Тут это большая редкость. Дай-ка я все-таки позвоню, куда собирался. А
