шпиля исполинского здания Университета.
– А вот фиг его знает, зачем я это сделал, – сказал я наконец. – Просто так совпало всё… И надоело бездействовать. Ничего ж не сделано за столько дней. И сегодня – нашли этот сатанинский канал, а там пустышка, нет сигнала на шаре.
– Ты сам рассказывал, что они умеют прятать свой сигнал. И потом, мы же прошли только часть студийного блока на минус первом этаже. Там же еще два подземных этажа – серверные, электростанция и гараж. Ты же понимаешь, хранить четыре бессознательных тела вовсе не обязательно в студии телеканала, пусть и с отдельной охраной. Можно и в гараже…
Я покусал губы. Мы стояли на остановке платного автобуса, который отсюда шел через Южную Вабампу и мост Вограма кружным путем в Центр. Слева от нас, у остановки 'социального' автобуса, весело перекрикивались несколько курчавых темнокожих девчонок в кожаных курточках – из тех, кто только что сидел на трибунах в подвальной студии программы со странным названием 'Неясно Видящие'. Справа был вход в метро, возле него стояли двое полицейских, почему-то очень внимательно глядя в нашу сторону – то ли на нас, то ли, скорее, на галдящих девчонок в черной коже.
– Да, я не подумал, что они могут маскировать сигнал. В Цитадели они его не маскировали, но там им, в общем-то, и незачем.
– Ну ничего, – ободрила меня Ени. – Завтра можно еще раз прийти, посмотрим еще. Хочешь?
Я открыл было рот, чтобы ответить что-то, но тут у меня зазвонил мультиком.
– Слушаю, – сказал я, прижимая приборчик к уху. Никак я не мог привыкнуть к этим крохотным штучкам: мне все казалось, что, раз мой рот не находится у самого микрофона, как это происходило в стационарном телефоне моих времён, собеседник не может меня как следует слышать.
– Здорово, – услышал я резкий, хрипловатый голос Реостата. – Это Рыжий. Видел тебя тут по телику. Ну ты даёшь, парень. Впрочем, все к лучшему. Ты что, в… здании?
– Вышел вот только что.
– Та глазастая цыпочка, что в телике была – она с тобой?
– Да.
– И что, ничего не нашел там, внизу?
– Пока ничего. Думаю завтра еще поглядеть.
– Даже не вздумай, – предупредил Реостат. – И ты давай, это… дело сделал, нормально, ничего вредного, наоборот – полезно, наверное: кому надо, все смотрели, и наши тоже все, ну буквально – все. Три этих самых… понимаешь меня? – звонил, он тоже смотрел через сеть. Так вот от него – и от меня, парень – просьба большая: до следующего моего звонка пока больше ничего не делай. Сходил – хорошо. Выступил – тоже неплохо, полезно. И на дно, понял? Потому что эту передачу не только мы смотрели, но и
– Понимаю.
– Ну вот. Сиди и не высовывайся, сегодня-завтра точно. Я позвоню. Может, прямо завтра. Мы тут сложа руки не сидим, не бойся.
– Мне просто надоело самому сложа руки сидеть, понимаешь?
– Еще бы я не понимал, парень, – хмыкнул Реостат. – Ты мне самое главное скажи. Ты там, внизу, только сверху был?
– Да.
– Видел это… ну, дверь к этим… к большим друзьям нашим, ну, у которых уши?
– Видел.
– Сигнал как?
– Снаружи нету.
– Ясно. Вот за эту информацию – спасибо. Помог. Ну давай, марш на дно, дружище. И цыпе своей привет, хорошая цыпа.
И Реостат отключился.
– Так-так, – сказал я Ени. – Наши смотрели телевизор. Завтра никуда не едем. Велели пересидеть.
Ени медленно кивнула.
– Ну, пересидим, если так надо.
– Ты им понравилась, кстати. Велели привет передавать.
Ени усмехнулась.
– Спасибо. О, гляди: автобус.
Тринадцатый день начался с того, что в комнату Ени постучался Соломон. Этот тощий долговязый отрок, под носом которого еле заметно туманились будущие усы, а на плечи спадали роскошные, хотя и не очень часто моющиеся чёрные кудри, в коммуне исполнял роль посыльного, регулярно раскатывая по длинному, извилистому коридору второго этажа на самокате с крохотными колёсиками. Стук Соломона спутать ни с чем было нельзя – он отбивал настойчивый рваный ритм, способный разбудить даже очень крепко спящего человека. Меня и Ени он, во всяком случае, разбудил.
– Да, Сол, – сонно откликнулась Ени. – Заходи.
Соломон просунулся в комнату (Ени запирала дверь только тогда, когда надолго уходила из коммуны).
– Здорово, Ени, – с энтузиазмом сказал он ломающимся баском. – Привет, Майк. Ени, а я тебе щас секрет расскажу.
– Давай. – Ени села, натянув футон до самого подбородка. – Садись.
У неё в комнате была единственная табуретка, на каковую Соломон и сел, заговорщицки наклонившись к Ени.
– Сегодня утром я в школу не пошёл, – начал он таинственным полушёпотом. – Бабушка сказала, что позвонит училке и отпросит меня на один день – а то в восемь утра должны были новый кафель для туалетов привезти, ну ты в курсе. Я должен был на стрёме стоять, пока его носили.
– Я в курсе, – сказала Ени, зевая.
– Вот. Я и стоял. Ну, знаешь, как муниципалы работают – два раза поднимутся, и перекур. До девяти носили.
– А сейчас сколько?
– Десять почти. Так вот, носили, бабушка всё в кладовой у кухни заперла, Рама-Дэв обещал завтра начать класть. И вдруг я вижу, что с ними, с работягами, ещё один ходит – ничего не носит, но по всему этажу шатается и все двери разглядывает, ручки дверные трогает, косяки поглаживает. А когда они закончили, подошел он это ко мне и, ну, деньги дает.
Сол продемонстрировал мне и Ени крохотную телемскую серебряную монету в две марки.
– И спрашивает: мол,
– И что ты ответил?
Сол обиделся.
– Я сказал, что я не я и лошадь не моя, что я никакого Майка не знаю и что я вообще ненормальный, меня в детстве с лестницы уронили.
– Молодец, – серьёзно кивнула Ени. – А он?
– Сказал, что если я все-таки вспомню, где тут 'живает' Майк, то он мне даст двадцать марок. И ушёл вместе с работягами.
Мы с Ени переглянулись.
– Спасибо, Сол, – произнес я наконец. – Так держать. Это плохие ребята. Держись от них подальше. И вот… держи, заработал.
Я дал ему большую монету в двадцать телемских марок, так называемого 'очкарика' (на реверсе этих монет был изображён носивший при жизни огромные очки телемский политик Юки Оксен, до сих пор весьма популярный в народе).
Соломон ухмыльнулся:
