все разом. – И мне было так хорошо! Так красиво все это было, когда я представляла… А на самом деле все оказалось глупо, бестолково, суетливо. – Она вспомнила набитый автобус, галдящий пляж, очередь за кукурузой и чуть не заплакала. – Значит, всегда это так? Красиво бывает только в мечтах…»
Она уснула лишь под утро и спала час, не больше. Да и этот недолгий ее сон был нервный и рваный.
И совершенно она оторопела, когда в шесть утра увидела Лазаря на своей виноградной делянке.
– А… чем вы сюда добрались? – спросила Глаша.
Ничего более разумного она спросить не сообразила.
– Пешком пришел, – как ни в чем не бывало ответил он. – Люблю утренние прогулки на свежем воздухе. Особенно перед работой.
Глаша даже не знала, откуда он пришел; сам он не сказал, куда устроился на ночлег, а спросить она не решилась.
– Но у нас же только один секатор… – еще более глупо пробормотала она.
– Мне хватит, – сказал Лазарь.
– А мне?
– А вы подождете меня вон там.
Он махнул рукой вперед, туда, где заканчивалась делянка.
– Да вы что?! – воскликнула она.
– Глаша, – поморщился он; видно, очень уж надоели ему ее вопли. – Вы Радищева читали?
– Ну да, – удивленно кивнула она. – «Путешествие из Петербурга в Москву». Только давно. В школе.
– Я тоже в школе. Но до сих пор помню его здравый совет: «Кто чего не разумеет, тот в то да не вмешается». Вы в физическом труде не просто не разумеете, но вообще ни черта не понимаете. Так что идите и ждите меня. Только в тень сядьте. Там куст растет, видели? Вот под ним сидите и ждите.
Ничего она и правда не разумела! Ни черта не понимала! Она и на огромный неизвестный куст, который действительно рос в конце ее делянки, за два дня своей работы на винограднике даже внимания не обратила.
Сидя под этим раскидистым кустом, Глаша чувствовала растерянность и стыд. Она то и дело вскакивала, чтобы бежать обратно, но сразу же представляла, что скажет Лазарь, если она снова явится ему надоедать, – и садилась обратно под куст, под которым, кстати, обнаружился его рюкзак.
Наверное, он привез этот рюкзак из Америки. Это было понятно не столько из-за нездешней расцветки, сколько из-за того, что очень уж очевидным было его рациональное устройство, все эти карманы и ремни; здесь таких рюкзаков не делали. Он был такой же ладный, как его владелец, вот что Глаша поняла, пока сидела под кустом.
Разглядывая этот необычный рюкзак, она пропустила ту минуту, которой ожидала равно с нетерпением и тревогой.
– Норма ваша выполнена, можете проверить. Более дурацкой работы вы себе, конечно, найти не могли!
Глаша вздрогнула от неожиданности и вскочила. Лазарь стоял перед нею, и взгляд у него был смеющийся и сердитый.
– Ну почему же дурацкой? – пробормотала она. – Ведь виноград нужен…
– Виноград, безусловно, нужен. Но не вам. Вы его не сажали, вы не ждете, когда он созреет. Вам безразличен результат вашего труда, вот в чем дело.
– Вы говорите, как Маркс какой-нибудь.
Глаша улыбнулась. Как только он все это проговорил, ей почему-то стало легко. Его слова объясняли мир так же, как само его в этом мире пристутствие.
– А вы откуда знаете, как говорил Маркс? – Он улыбнулся тоже. – Скорее, просто я не приспособлен для наемного труда. Потому и вам приписываю это качество.
– А я как-то и не думала, для какого труда приспособлена.
– Это и без раздумий понятно. Ни для какого.
«Мы стоим среди виноградных лоз и разговариваем о том, как мир устроен, – подумала Глаша. – Как странно. И как хорошо!»
А вслух произнесла:
– Вы сгорите. Солнце уже высоко.
Утром Лазарь пришел в футболке, а теперь снял ее и, скрутив на манер чалмы, водрузил себе на голову. Солнце било прямо в его голые плечи.
Глаша, наоборот, укуталась во всю одежду, которую привезла с собой. Плечи у нее до сих пор горели от первого солнечного ожога, нос облез. На ночь Карина вымазала ее сметаной, и от этого ей теперь казалось, что она ватрушка.
– Я вообще не сгораю, – ответил он. – С детства замечено.
Он так и смотрел на нее с улыбкой. Что произошло за те часы, что она провела в томительном ожидании, а он в работе, которую считал бессмысленной, – непонятно. Но оба они чувствовали теперь перемену, такую же важную, как и неожиданную, и оттого были их улыбки, и простота слов, и незначительность слов по сравнению с тем, что стояло за ними…
– В рюкзаке яблоки. – Лазарь глаз не отводил от Глашиного лица. – Забыл вам сказать. А вы, конечно, посмотреть не догадались.
– Не догадалась, – радостно кивнула она.
Он расстегнул один из рюкзачных карманов и достал яблоки – два нежно-желтых и два ярко- алых.
– Яблоки из сказки, – сказала Глаша.
– Из хозяйкиного сада. Коктебель оказался не таким паршивым местом, как сразу показалось. Сады. Яблоки и персики. Подкрепитесь, и пойдем отсюда.
– Куда? – не поняла она.
– Глаша, – сказал он, – вчера я вел себя как полный придурок. Не сердитесь, пожалуйста. Как-то я… растерялся. – В его голосе мелькнуло смущение. Но тут же он произнес уже обычным своим тоном: – А пойдем мы куда глаза глядят. Устраивает такое направление?
Ее устраивало все. Все связанное с ним было – сплошное счастье. Он вырабатывал энергию счастья, как генератор; Глашиных познаний в физике хватило как раз на эту мысль.
Глава 13
Она скользила по каменной осыпи, будто по снегу. К счастью, не так быстро, как по снегу, а то полетела бы вверх тормашками и ткнулась бы носом прямо в острые мелкие камушки у себя под ногами. Да нет, не случилось бы этого – Лазарь, конечно, поймал бы ее. Когда лезли вверх по почти отвесной скале, он был позади Глаши, а теперь, когда стали спускаться вниз, перешел вперед и то и дело оглядывался: как там она сползает по осыпи?
Вершина Сюрю-Кая, которая высилась близ Коктебеля, оказалась настоящей дикой скалой: сплошные осыпи, и пики, и расщелины, в которых растут странные горные деревья. Кажется, Лазарь уже пожалел, что повел сюда Глашу, очень уж она пыхтела, когда взбирались вверх по почти отвесной скале, и когда начали наконец спускаться вниз, то все равно дышала тяжело и прерывисто.
Когда он обращался к ней, в его голосе слышалось беспокойство.
– Устали? – то и дело спрашивал он.
– Н-нет…
Глаша старалась, чтобы ее голос звучал убедительно, но вряд ли это ей удавалось.
– Мы скоро придем, – обещал он. – Честное слово!
Но они все шли и шли, а конца пути – морского берега – не было видно. То есть был он виден, но слишком далеко внизу, и не берег даже, а лишь темно-синяя морская гладь на горизонте. А что там перед
