вызывать некоторых товарищей по разного рода делам. Приехал я в Горки, долго ходил по парку, наконец решился зайти в дом. Встретил там Марью Ильиничну, о чем-то с ней говорили, о чем — не помню, да и разговор тогда не клеился; думал, спросить или нет: 'Можно ли повидать тов. Ленина?' А вдруг это излишне, помешает его выздоровлению. Марья Ильинична как будто бы угадала мою мысль и говорит: 'Хорошо бы вам с Владимиром Ильичем повидаться, да он сейчас с Серго занят'. Понял я это как намек, что лучше не беспокоить, и уехал.
Вскоре тов. Ленин встал и принялся за работу. Встречаюсь на заседании Московского Совета: 'А мне сказали, что вы были в Горках'. — 'Да, был'. — 'Что же вы не зашли? Что же это такое?'
Недолго тов. Ленин работал после первой болезни, свалился во второй раз, свалился и не встал…[254]
М. А. Крупский
В СЕМЬЕ ИЛЬИЧА
Впервые встретиться с Владимиром Ильичем мне пришлось в первых числах января 1920 г.
Я прибыл в Москву рано утром. День был морозный, и, выйдя с вокзала, я быстро зашагал к Кремлю. Здесь после предъявления документов и соблюдения некоторых формальностей меня провели на квартиру Владимира Ильича в четвертом этаже большого Кремлевского здания. Окна смотрят на площадь Кремля. Квартира невелика. Всего четыре просто обставленных комнаты и рабочий кабинет. Ни намека на роскошь. Несколько простых желтых стульев, большая этажерка с книгами, обеденный стол и маленький рояль — вот почти все, что вы увидите, войдя в эту квартиру. Не сказать, что в этой квартире живет глава Российской республики; она скорей напоминает жилище самого заурядного трудящегося гражданина республики.
Надежда Константиновна встретила меня очень радушно. После неизбежных расспросов семейного свойства она провела меня к Владимиру Ильичу. Он в то время был сильно простужен и лежал в постели, читая газету. Перед Ильичем стоял маленький столик с грудой исписанной бумаги и чернильница. Дружески улыбаясь, он поздоровался со мной и предложил сесть. Первое, что он сказал:
— Теперь вам надо учиться. Куда же вы хотите поступить?
— На курсы комсостава флота, — ответил я.
— Что же. Отлично. Республике нужны хорошие моряки, — сказал Ильич и написал записку т. Склянскому с просьбой содействовать моему поступлению.
Расспрашивал меня о настроении в Питере и армии, подчеркивая, что теперь необходимо взяться за учебу; он написал еще записку, чтобы меня ознакомили с коммунистической работой в армейских частях и командных курсах. Эта записка хранится у меня до сих пор.
Прожил я в Кремле около трех недель, и это время навсегда врезалось в мою память. Кто хоть раз видел Ильича и разговаривал с ним — тот не забудет его никогда!
Через два дня после моего приезда он уже встал и сразу же весь ушел в работу. Утром, наскоро выпив стакан чая, он уходил к себе в кабинет и работал до 5–6 вечера, когда собиралась вся семья: Надежда Константиновна из Главполитпросвета, Марья Ильинична из редакции 'Правды'. Но частенько приходилось обедать и без Ильича — и обед относился прямо в кабинет. Когда же Ильич имел время пообедать в семейном кругу, то заодно пробегал газеты и обменивался шутками с присутствующими. Он говорил тогда о политике в шутливом тоне, и добродушная улыбка не сходила с его лица. Однако после обеда немедленно уходил в кабинет и занимался до глубокой ночи.
Иногда к Ленину приходили Бухарин, Крыленко и другие товарищи. Они острили, шутили; в такие моменты мне казалось, что я вижу не вождей мирового пролетариата, а обыкновенных 'смертных', веселых людей. Но скоро Владимир Ильич удалялся с гостями к себе в кабинет или они уходили, и в квартире снова водворялась тишина.
Мне удавалось поговорить с Ильичем только в минуты обеда, но и этим я был вполне доволен.
Другой раз я навестил Москву в сентябре того же года. Прямо с вокзала прошел в Главполитпросвет к Надежде Константиновне. Она сообщила, что Владимиру Ильичу необходим отдых, ввиду сильного утомления, и что сегодня вечером они едут на несколько дней в Горки. Была так добра, что пригласила и меня. Часов в семь вечера к кремлевскому подъезду была подана машина. Ильич сел рядом с шофером впереди, а я с Надеждой Константиновной сзади. Ильич был в веселом настроении и шутил со мной.
Быстро промчались тридцать верст. Вот и Горки. Это прекрасное местечко точно создано для отдыха. Небольшой белый дом, красивой архитектуры, с большим балконом. Кругом великолепный парк. По обе стороны дома два флигеля. В один из них поместили меня. В Горках я провел часть своего отпуска, набираясь сил для нового учебного года. На другой день к нам приехали Бухарин и Кржижановский.
Каждый день за чаем и за обедом собирались все вместе. Ильич разговаривал с товарищами, шутил и смеялся. Бухарин забавлял всю компанию, рассказывая московские анекдоты и комические происшествия. Ежедневно мы вчетвером перебирались на шлюпке через реку и купались, причем Владимир Ильич успевал почти всегда войти в воду первым. Другим любимым занятием его была охота…
Так я прожил почти две недели, купаясь, гуляя и читая книги, которыми Горки снабжены очень хорошо. А затем училище комсостава и трудная учеба. Больше я Ильича не встречал. А теперь довольно трудно восстановить в памяти мои московские впечатления полностью. Дневника я тогда не вел — и только отдельные моменты из свиданий с Ильичем представляются мне так живо, как будто это произошло вчера.[255]
А. К. Воронений
РОССИЯ, ЧЕЛОВЕЧЕСТВО, ЧЕЛОВЕК И ЛЕНИН
Один из современных поэтов, богато одаренный и очень своеобразный, говорил в беседе:
— Ленин… Он делает нужное и страшное дело: он делает новую страну и нового человека. Понимаете, именно делает.
— Почему страшное?
— Потому, что он лепит из инертного материала, но этот материал живой…
Другие утверждают, что Ленин — экспериментатор, не побоявшийся проделать опыт над страной с населением в 150 миллионов, и даже больше — над целым миром.
Еще сравнивают его с Петром Великим, дубиной гнавшего Россию к Европе.
А поэт Клюев писал так:
Считают его аскетом, фанатиком, книжником, начетчиком от марксизма, сектантом, схематиком.
Илья Эренбург сообщил про Ленина, что он 'точен, как аппарат. Конденсированная воля в пиджачной банке, пророк новейшего, сидевший положенное число лет сиднем за книгами' и т. д.
Потом говорят, что он диктатор. И многое другое еще говорят.
Во всех этих и подобных утверждениях таится мысль, что Ленин насильно навязывает России новое, может быть необходимое и наилучшее, но органически не слитое ни с прошлым, ни с настоящим страны, — воплощает идеал — величественную формулу, схему, жизнь проинтегрированную насквозь, всецело и без изъятия. Естественно, что сам Ленин превращается в игумена, в аскета, в книжника, в дерзкого
