Там стоял Аллье и, заложив руки за спину, смотрел на горную гряду Маржерид. На земле потемнело, но вершины гор ещё сверкали в лучах ночного солнца: наступали самые длинные дни года, в горах солнце светило до полуночи.
Всегда спокойный агент Второго бюро с горечью сказал Жолио:
— Эта долина образована рекой Алье. Меня, как вы знаете, тоже зовут Аллье. Это земля моих отцов!
— И мы покинем землю отцов наших? — тихо спросил Жолио.
— Вы должны. От меня этого никто не требует. Я остаюсь.
— Почему вы остаётесь, Жак? — спросил Жолио после некоторого молчания.
Аллье усмехнулся. Его выразительное лицо стало злым.
— Смелые люди понадобятся и в дни, когда здесь будут хозяйничать немцы. Надеюсь, врагам не представится случай усомниться в моей смелости.
Не проронив больше ни слова, оба возвратились на виллу.
Ночью Жолио долго блуждал по улицам старинного города. Он стоял перед романской церковью Нотр-Дам-дю-Пор, возведённой из разноцветного камня восемь веков назад, обошёл вокруг готического собора, этот был помоложе, но также насчитывал семьсот лет. От домика, где родился великий математик и физик Блез Паскаль, Жолио не мог оторвать глаз.
В ночной тишине гулко звучали удары каблуков о гранит.
Говорят, что Париж — половина Франции. Для иностранцев вся Франция исчерпывается Парижем. Здесь тоже была Франция — две тысячи лет её истории, её прекрасные здания, её сады, колыбель прославивших её гениев... Завтра он покинет Францию. Завтра он отправится в добровольное изгнание — надолго, если не навсегда. Сын Франции покинет свою мать в беде, отряхнёт с ног пыль земли отцов своих... Имеет ли он на это право?
Да, конечно, он бежит не для спасения своей шкуры, не только, чтобы обезопасить своих детей. Он и вне Франции будет работать на неё. И, если удастся, он выкует спасительное оружие, которое сможет повернуть ход войны. Франция живёт, пока живут французы. Всё это так, но вот эту землю, родину его предков, он сегодня оставляет, не защищая, он сегодня бежит от врага, а не встречает его с оружием в руках. Учёных нужно спасти, так сказал этот разведчик. Он выполняет приказ: учёных — подальше от фронта. Агент Второго бюро действует по холодному расчёту.
Но сам для себя он не признаёт холодного расчёта! Он остаётся. Им командуют страсти души, а не выкладки разума. Он действует как мужчина, как сын земли своей — кидается на врага, а не от него!
А Мария Кюри, великая Мария, в прошлую войну выехала на фронт, она на время забыла о своих научных подвигах, она совершала простой человеческий подвиг — спасала простых солдат. И Ланжевен останется под пятой врага — у него не хватит печальной решимости покинуть родину в годину бедствий. И его, Жолио, товарищи по партии, рабочие, крестьяне, инженеры, учителя — они разве бегут? Нет, имеет ли он право забыть, что он француз и мужчина, а не только учёный? Что сказал бы его отец, отстоявший Париж от немцев семьдесят лет назад, сражавшийся на баррикадах Коммуны против версальцев? Оправдал бы он бегство сына?
Была чёткая, неопровержимая логика, доказывавшая, что и для него, и для Франции выгоднее, если он покинет сегодня свою страну и в далёком уединении будет выковывать для неё новое оружие. И было чувство, тёмное, страстное, непреодолимое! Чувство отвергало логику, оно не хотело слушать холодные доводы.
На востоке белело небо, когда Жолио возвратился на виллу. Ирен встретила его на пороге. Она внимательно взглянула на хмурого мужа.
— Где ты был, Фред? Я так тревожилась! Дети долго не засыпали, иначе я пошла бы искать тебя.
— Нам нужно поговорить, Ирен,— сказал он взволнованно.— Нам нужно принять большое решение!
— Я догадываюсь, чего ты хочешь,— ответила она.— Скажу одно: я согласна!
Солнце ещё не зашло, когда Халбан и Коварски стали возиться у заправленной в дальнюю дорогу машины. Собрались и другие физики, вышел Аллье. Жолио объявил, что им надо прощаться, он с Ирен и детьми остаётся во Франции.
Первым запротестовал Аллье:
— Нельзя рисковать вашим научным значением, вашей мировой славой, профессор! Наконец, и возможности по ту сторону канала!..
Жолио вежливо качал головой. Аллье продолжал выполнять своё задание. Он не мог говорить иначе. Но после его ночных признаний, после того как Жолио узнал, какую дорогу избирает для себя отважный разведчик, аргументы его потеряли действенность.
Зато когда к настояниям Аллье присоединили свои просьбы Халбан и Коварски, Жолио снова заколебался. Они предупреждали руководителя, что без него теряют добрую долю своей собственной научной ценности, с ним они — одно, без него — совсем иное. Все их успехи создавались в дружном коллективе. Останется ли коллектив столь же работоспособным в изгнании и без своего главы?
— Я ещё подумаю,— сказал Жолио.— А так как время не ждёт, то пока поезжайте сами. Встретимся завтра в Бордо.
Халбан повёл на юго-запад машину с уникальным грузом. Коварски часто оглядывался, глаза его были полны слёз. Он предчувствовал, что расставание будет продолжительней, чем до завтрашнего дня.
Прошло пять лет, прежде чем они снова увиделись.
После отъезда своих помощников Жолио простился и с Аллье. Они крепко пожали друг другу руки. Разведчик Второго бюро сдержал своё обещание. Он остался на оккупированной территории — и немцам не раз с досадой и страхом приходилось убеждаться, что смелости и ума этому их противнику не занимать.
В середине того же дня, 17 июня, и Жолио с Ирен и Муре отправились на запад. В департаменте Дордонь мужчины оставили Ирен с детьми в городке Клэрвивр, а сами направились дальше. Они ехали всю ночь и на рассвете 18 июня добрались до Бордо.
На подъезде к столице департамента Жиронды, ставшей на короткое время столицей Франции, смешивались два противоположных потока. Беженцы с севера и востока стремились сюда, здесь концентрировались правительственные учреждения и архивы, сюда везли государственные ценности. А из Бордо бежали жители, устрашённые немецкими бомбардировками, вызывавшими многочисленные пожары.
Министерство вооружений разместилось в здании префектуры. Жолио и Муре, поднимаясь по лестнице, повстречали генерального секретаря министерства капитана Бишлонна. Он сообщил, что ночью вручил Халбану и Коварски приказ погрузиться на угольщик «Брумпарк», отправляющийся сегодня в Англию. Из Франции приказано эвакуировать пятьдесят крупнейших учёных, но в Бордо удалось собрать только половину их. Эвакуацией учёных и ценных грузов распоряжается уполномоченный английского правительства лорд Суффолк. Меньше всего этот отчаянный человек похож на респектабельного лорда.
— Друзья называют его хромоногим психом,— поделился своими сведениями капитан Бишлонн.— Учтите, он посвящён в содержание ваших работ. Ночью он устроил скандал, что вы не явились, и орал, что вытащит вас из-под земли на «Брумпарк». Вот, кстати, и он сам! Готовьтесь к шумной сцене.
По лестнице спускался человек, похожий скорее на флибустьера, чем на дипломата. Краснорожий, с пышными усами, в огромных охотничьих сапогах, с хлыстом, которым он непрестанно размахивал, с закатанными рукавами, обнажавшими роскошные татуировки, он казался фигурой беспокойного восемнадцатого века, неожиданно возникшей в веке двадцатом. Увидев Жолио, Суффолк набросился на него:
— Вы немедленно едете со мной в Англию!.. Что такое? Жена и дети? Где они, говорите скорей! Сотня километров от Бордо — пустяки! Завтра я увезу их в Бретань, а оттуда переправлю через Ламанш. Эрл Суффолк не из тех, кто разбивает семьи. Итак, шагайте оба на «Брумпарк», там Халбан и Коварски восседают на бесценных бидонах. Пароход — в районе доков. Не теряйте ни минуты. Я ещё задержусь в министерстве. Живо, живо! Немцы могут налететь в любую минуту!
