молотят с помощью коров или буйволов, которых водят по кругу вокруг вбитого в землю кола, или женщины делают это вручную. Они бьют большими палками по рисовой соломе, чтобы выбить из нее зерна.
Потом от зерен отделяют оболочку. Очищенный рис мы называем гамал. У нас есть множество названий для риса. Лущить рис — это чаще всего работа для девочек. Я тоже провела много часов за огромным круглым ситом, двигая его взад и вперед, чтобы очистить зерна от оболочки.
Моей матери на обед нужно было огромное количество риса, чтобы накормить все рты. Но этого риса зачастую у нее не было. Поэтому его заменяли другие продукты — кукурузная мука, крупа или же коренья, которые мы собирали в лесу.
В феврале наступает очередь рапса, из него мы получаем масло. Без масла нам, тхару, еда вкусна лишь наполовину. Целую зиму луга рапса светятся в проемах между хижинами красивым желтым цветом.
Позже созревает пшеница, кукуруза, сладкий картофель, горох и бобы. Так что почти всегда на полях есть работа.
В январе и феврале становится очень холодно. Это происходит, когда наступает праздник Магхи. Иногда даже идет дождь, и влажный холод пробирается всюду. Тогда мы занавешиваем окна в хижинах мешками и тряпками и сидим вокруг огня столько, сколько можно. Отопления у нас нет, и нет также теплой воды. Мы моемся возле водокачающего насоса или в речке, даже зимой. И крепкой обуви у многих людей тоже нет. Но к этому быстро привыкаешь.
Хотя у нас всего было немного, я, тем не менее, чувствовала себя в Манпуре счастливым ребенком. Однако мое детство рано закончилось — в этот день праздника Магхи.
На следующее утро, когда я как раз сидела у огня, чтобы согреться, мужчины пришли снова. Я увидела их, несмотря на плотный туман, сразу, как только они вышли из-за угла и направились прямо к нашему дому. Очевидно, они ночевали в нашей деревне. В этот раз они не стали разговаривать ни со мной, ни с моей матерью, а сразу подошли к моему брату. Они сказали, что сейчас заплатят ему четыре тысячи рупий, а позже — еще две или три тысячи[4].
Старший из них держал крупные купюры перед носом Амара.
Мой брат, уставившись в пол, взял деньги и сказал:
— Хунча — о'кей. Она пойдет с вами.
Услышав это, я выскочила из дома и спряталась в сарае у соседей, за дровами, между овцами.
Мой брат стал звать меня. Меня выдала соседка:
— Если ты ищешь Урмилу, то она у нас в овчарне.
— Урмила! — строго позвал меня Амар. И я поняла, что пропала. Опустив голову, я пошла к нему.
— Если ты уважаешь меня и нашу семью, то пойдешь с ними. Тогда мы сможем отдать долги и купить лекарства для баузу. Сделай это для нас. Ты спасешь жизнь всем нам.
У меня не было выбора, и я это знала. Я должна была сделать это ради моей семьи. Я смотрела на свои новые шлепанцы, на мою маму и понимала, что придется уходить.
Мужчины снова надели свои темные очки, сели на свои мотоциклы и уехали. Длинный хвост пыли тянулся за ними.
После обеда брат сказал мне, чтобы я собрала свои вещи. Мама начала плакать. Я завернула в платок свое пестрое летнее платьице и синюю курта, длинную тунику, которую носят со штанами. На мне была та же рубашка, что и вчера. Больше у меня все равно ничего не было.
Моя мать плакала, Бисрами плакала, и я плакала тоже. Амар схватил меня за руку и потащил за собой, прочь от нашего дома, прочь от остальных людей.
Солнце уже опустилось низко над джунглями. Сверчки в рапсовых полях стрекотали так же громко, как и всегда. Хижины, деревня, поля и деревья выглядели как обычно. Собаки лаяли, коровы жевали жвачку, лежа на песке, четыре пестрых поросенка носились по дороге. Но для меня с этого январского дня 1996 года уже ничего не будет так, как раньше.
Я проплакала всю дорогу. Может быть, с парой небольших перерывов, чтобы набрать побольше воздуха. Слезы попадали мне в рот, бежали по подбородку и шее. Нос заложило так, что я едва могла дышать. Я тяжело дышала и хрипела, но это никого не волновало. До Ламахи, ближайшего маленького городка, нам пришлось идти пешком больше двух часов. Я, спотыкаясь, брела по пыльной дороге. Когда я замедляла шаг, Амар силой тащил меня дальше.
Сумерки наступили очень быстро. Но я не боялась темноты. То, от чего у меня начинало бешено колотиться сердце, было впереди — только одна мысль о реке Рапти, которая пересекала равнину и через которую нам предстояло пройти, внушала мне страх. Никогда раньше я не была на другом берегу.
Мы не одни вышли из нашей деревни. Моя сестра Сарда провожала нас до ближайшего поворота к ее деревне. Кроме того, с нами были еще три девочки из нашей деревни вместе с их родственниками — их так же, как и меня, продали в качестве камалари.
Двигаясь по дороге, мы не разговаривали, пока не пришло время прощаться с Сардой. Она обняла меня и погладила по голове. Это она делала очень редко.
— Береги себя, майли, моя маленькая сестричка.
Она знала, что меня ожидает. В конце концов, она сама провела много лет в качестве камалари. Я вцепилась в нее, однако Амар снова потащил меня дальше.
За деревней, где жила моя сестра, начиналась река, и я это знала: деревню Сарды часто опустошали губительные наводнения.
И вдруг как-то сразу мы очутились на берегу Рапти. Она пересекает весь округ Данг. Несколькими рукавами она петляет по равнине, как гигантская змея. Во время сезона дождей река широко разливается, и тогда через нее невозможно переправиться даже на протяжении нескольких недель. Но и сейчас ее вода была черной и глубокой.
Меня бросило в дрожь. Как же я перейду через реку? Я не умела плавать, как и большинство местных детей. Вода, конечно, подхватит меня, потащит с собой, и я утону. Как тот мужчина, которого я видела. А ведь он был взрослым человеком, а я — всего лишь ребенок. Я почувствовала, что меня покидают силы, мои ноги стали будто ватными. Однако остальные дети смело шли по песку прямо к реке.
Упираясь, окаменев от страха, я последовала за ними. Вода была холодной как лед. При первом же прикосновении к ней я вздрогнула.
— Нет! — закричала я, — пожалуйста, Амар, не надо, я не могу!
Но Амар потянул меня дальше. Я поднимала ноги так высоко, как могла, и прижимала свой узелок левой рукой к груди. До тех пор пока вода доходила мне до колен, Амару удавалось тащить меня за собой. Затем я встала как вкопанная. Я не могла идти дальше, окаменела от ужаса, мои ноги словно парализовало. Мне казалось, что на этом месте я умру от страха.
Мой брат стал ругаться, затем взял меня на руки и понес дальше. К счастью, вода поднялась еще не очень высоко. Она доходила Амару только до груди, но была ужасно холодной. В мою кожу словно впились тысячи иголок. Я вцепилась в Амара мертвой хваткой, зажмурила глаза, набрала в грудь воздуха и не дышала до тех пор, пока мы снова не выбрались на берег. Там он опустил меня на землю.
Наша одежда все еще была мокрой, когда мы добрались до Ламахи, ближайшего маленького городка, и я ужасно замерзла. Мои зубы стучали. В Ламахи было множество киосков, рыночных ларьков и маленьких магазинчиков, в которых продавались нейлоновые камуфляжные зимние куртки, серебристые радиоприемники, леденцы в банках и компакт-диски с музыкой. На полках лежали блестящие заколки, серьги и цепочки, а также металлические баночки, кексы в позолоченных обертках и бутылки с лимонадом оранжевого цвета. С потолка свисали длинные гирлянды одноразовых упаковок с шампунем для волос, а также были навалены грудой разноцветные пластмассовые трехколесные велосипеды. Перед магазинами возвышались горы белых и черных кроссовок и шерстяных шапочек.
Я смотрела на все это и удивлялась. Многого из этого я раньше вообще никогда не видела. Вокруг придорожных забегаловок на главной дороге стояло множество людей. Они ели испеченные в жире кренделя и момос — тибетские пирожки с начинкой из мяса или овощей. Пахло раскаленным растительным
