штабс-фельдфебелем Францем Граве. Это профессиональный пограничник. Его грудь украшает серебряный шнур, которым штабс-фельдфебель награжден за меткую стрельбу. Заслужить такую награду нелегко — надо все упражнения выполнить на «отлично». Кроме того, стрелок держит особый экзамен — ему дают самое сложное огневое упражнение. И лишь после этого удостаивают почетной награды. Перед строем, торжественно...
— Мы с Граве почти одногодки, — смеется собеседник. — В смысле нашего пограничного возраста. Штабс-фельдфебель служит ни много ни мало одиннадцать лет.
— И вы столько же?
Ауст улыбнулся:
— Я сказал: почти одногодки.
— Значит, больше?
— Тринадцать лет... В пограничную охрану я пошел сразу, как только вернулся из лагеря военнопленных.
С трудом удается упросить товарища Ауста рассказать о себе. Как сложилась его жизнь? Какими тропами пробивался он на этот широкий и прямой путь? Ведь то, что довелось испытать ему, было уделом многих рядовых и не рядовых пограничников, всех, кому народ доверил свое счастье.
Когда вспыхнула война, Карл Ауст работал в речном флоте. Это традиция его семьи — и дед, и отец были речниками. Карл плавал на небольших судах, ходивших по Одеру и Эльбе. О войне, развязанной Гитлером против Советского Союза, он узнал со страхом. «Зачем она нам нужна?» — вот первый вопрос, над которым задумался юноша. Товарищи получали повестки. Карла тоже не обошли. Что было делать? В первую же ночь скрылся из дому. Но у фашистов собачий нюх, его разыскали. Правда, на фронт не послали — слишком мало доверия внушал он властям, но служить все-таки заставили: солдаты нужны были и в тыловых частях. Тем более, здесь не опасно — в плен не убежит, а проштрафится — должное всегда можно воздать. Наказывали его часто. Как неисправимого, переводили из одной части в другую. В конце концов послали в ремонтную мастерскую. Стрелять и шагать в строю не научился, так пусть мускулатуру развивает.
— Здесь я познакомился с русскими, — вспоминает Ауст. — Это были военнопленные. Привезли их, оборванных и голодных, и поставили на самую тяжелую работу. Кормили слабо, зато избивали крепко. Один пленный настолько истощал, что еле волочил ноги. Больно было смотреть на этого солдата. Но чем поможешь ему, если всюду недреманное око начальства?
Однажды Карл решился: переговорил с поваром и спровадил солдата на кухню. Для подкрепления... Поступок этот не остался незамеченным. Аусту объявили трое суток карцера. Он отсидел их с точностью до одной минуты. А когда вышел, снова отправил солдата на кухню.
Еще трое суток схлопотал. Отсидел их на следующей неделе. Так и жил: трое суток в карцере, трое — на свежем воздухе.
Но фронт приближался к Германии, бои шли уже на Одере. Гитлер бросал в бой последние резервы. Теперь пригодился фюреру и ненадежный Ауст: вручили Карлу автомат и поспешно отправили на восток. С такой же поспешностью, не сделав ни единого выстрела, он сдался в плен. На том и кончилась при Гитлере военная карьера Ауста, дослужившегося до штабс-ефрейтора. И совсем иначе сложилась его судьба, когда он стал солдатом Германской Демократической Республики: раскрылись недюжинные командирские способности. Его старание, повседневный ратный труд правительство отметило двумя медалями «За отличную службу на границе».
— Мы живем в ответственное время, — говорит товарищ Ауст. — Наше и все будущие поколения должны сохранить мир. Ради мира стоит отказаться от многих удовольствий.
Это его кредо. Может быть, оттого ранним утром на лице его заметна усталость, — пожалуй, добрую половину ночи, если не всю целиком, командир провел на границе. Черты лица его несколько грубоваты, взгляд прямой, открытый, под глазами — упорно пробивающиеся морщины. Но в голосе много мягкости, доброты, сердечности. А за внешней неторопливостью и даже некоторой мешковатостью скрыта такая внутренняя сила, что веришь: человек этот на пути служения своему народу не остановится ни перед чем.
— Непременно побывайте у наших катерников, — прощаясь, советует он. — Вот о ком надо писать. Такие люди достойны. К примеру Пауль Чикушинский. Присмотритесь к нему — это пограничник по призванию. С косточкой...
«Подопечные» офицера Чикушинского — на воде. Катера стоят у самого берега, прижавшись друг к дружке бортами. С первого взгляда они кажутся довольно безобидными. Невысокая волна плещется о низкие корпуса, слегка раскачивая их.
— Пожалуй, пройдемся с вами по Эльбе, — обещает Чикушинский. — Так будет нагляднее.
И тут же, подозвав к себе молоденького, расторопного унтер-офицера, приказывает ему готовить катер. У того веселое настроение, глаза радостно лучатся, из-под фуражки лихо выбивается прядь светло- золотистых волос. Бойко повторив приказание, унтер-офицер срывается с места.
— Рассказывал вам наш командир про «водолазов»? Наверняка, рассказывал. Так вот он, этот унтер- офицер, задержал их. Пока готовят катер, обрисую как дело было.
Голос рассказчика хрипловатый, видать, нахлебался сырого речного ветра, лицо в бронзовом загаре, взгляд теплый, задумчивый. Конечно же, видит он сейчас мартовский берег с потемневшим ноздреватым снегом в ложбинках, голые, усыпанные набухающими почками ветки кустарников, неторопливую волну на стрежне. Унтер-офицер С. (тогда он был еще ефрейтором), как и сегодня, повторил приказ: с наступлением темноты выйти в пункт Н. и держаться поближе к западному берегу. Небольшой туман, стелющийся над водой, использовать для маскировки. Всю ночь наблюдать за рекой. Прожектор включать лишь в крайних случаях.
Командир катера точно выполнил этот приказ. Он вовремя прибыл в назначенный пункт, причем последнюю милю прошел на самых малых оборотах. Темень и туман хорошо маскировали его. Когда заглушили двигатель, воцарилась сторожкая тишина. Оба берега словно притаились, невидимые глазу. Что происходило там под непроницаемым пологом мартовской ночи? Было ли известно Чикушинскому или он послал сюда только потому, что участок этот один из самых опасных? У реки сплошные кустарники, много мелких и глубоких оврагов, дно пологое, — форсировать здесь Эльбу в легком водолазном костюме не трудно.
На это и рассчитывали нарушители. После полуночи они пробрались к реке и, надев специальные костюмы, включив кислородные приборы, спустились в воду. Сильное течение — что попутный ветер. Их понесло вдоль берега. Бесшумно, плавно, почти неудержимо. Так можно доплыть и до самой Балтики. Но для них сейчас основное — точно выдержать маршрут. Об этом их строго предупредили, заверив, что избранное для перехода место меньше всего контролируется пограничниками.
Экипаж катера дежурил посменно. Унтер-офицер С. заступил на пост перед рассветом. Когда он поднялся на палубу, ему даже показалось, что туман рассеивается. Во всяком случае, несколько метров водной поверхности маслянисто отсвечивали за кормой. А дальше — он не столько видел, сколько угадывал — слегка подернутая рябью стремнина, там течение наиболее сильно.
В какое-то мгновение вода чуть взбугрилась. «Отчего бы это? — подумал унтер-офицер. — Не показалось ли?» Протер глаза, затаил дыхание. И снова какой-то бугорок появился на реке, но теперь не исчез, как тот, первый, а стал медленно перемещаться к западному берегу. Шлем, резиновый шлем! Вот и стеклышки очков блеснули. Водолаз! Нарушитель!
На катере включили прожектор. С трудом пробившись сквозь туман и темень, луч упал на воду. Обтянутое резиной тело мгновенно скрылось в реке. В воздухе лишь мелькнули руки в красных перчатках.
Унтер-офицер поднял весь экипаж. Чужой берег был близко, и он опасался, что нарушитель уйдет. Луч прожектора непрерывно шарил по воде.
Долго пробыв на глубине, лазутчик, видимо, израсходовал весь кислород. Не хотелось, а пришлось вынырнуть. Жадно глотнул воздух и тут же услышал окрик. Он понял, что на катере пограничники. Будут ли стрелять? Впрочем, есть еще реальная надежда. Западный берег так близко! Если часто нырять, можно и добраться.
Он еще раз услышал оклик и опять не подчинился, опять нырнул. Но в следующий раз перед самым
