Но что это: поднятая шумом, протирая кулачком заспанные глазенки, спотыкаясь, на крыльце появляется трехлетняя дочь Андрея Майя.
— Куда она там смотрит! — выругал жену Андрей. Его сердце замерло от ужаса. Вот-вот раздастся пулеметная очередь, и все будет кончено. Но пулеметчик молчит. Снова та же дьявольская хитрость. Ждать нельзя, надо спешить на выручку дочери. Андрей прыгает, но его на какое-то мгновение опережает красноармеец Баранов. Очертя голову он бросается к девочке и, схватив в охапку, уносит за дом. Пулеметчик обдает их дождем пуль, но ни одна не задевает ни Майю, ни Баранова, ни Андрея.
Как и положено по боевому расчету на случай вооруженного нападения на заставу, Баранов немедля подседлал двух коней, посадил на одного из них Таню с Аллой и на другого сел сам с Майей и отвез их в Черновцы, в штаб отряда. К полудню он был уже на заставе.
Фашистский пулеметчик, чувствуя, что никто больше не клюнет на его удочку, стрелял по двору заставы. Методично бухала пушка, вскоре к ней присоединился миномет. Снаряды и мины ложились то впереди, то сзади: немцы никак не могли пристреляться. Но все же несколько мин попали на заставский двор, разрушили конюшню, выбили стекла в окнах заставы. Солдаты, однако, не пострадали. Все они к этому времени уже заняли свои места в блокгаузах, оборудованных в кирпичной бане и в складе.
Андрей обходил блокгауз, всматривался в лица пограничников, проверял их готовность к бою. И хотя тут стоял полумрак, он с радостью отметил: растерянность, вызванная внезапностью нападения врага, прошла. Красноармейцы были сосредоточенны, собранные, готовые ко всему.
— Фашисты! — Андрей узнал голос пулеметчика Агапова. Он уже и сам видел, как по дороге, серпантином ползущей к заставе, цепью наступало до роты солдат.
Услышав, как нетерпеливо задвигали бойцы затворами, Андрей распорядился:
— Без команды не стрелять. Подпустим ближе, — и уже себе: — Привыкли, сволочи, как на параде переходить чужие границы.
Страшно медленно идет время. Напряжение достигает предела. Андрей чувствует биение сердца и, как бы со стороны, замечает, что рука, держащая бинокль, дрожит. «Спокойнее, друг, спокойнее!» — говорит он себе, стараясь подавить волнение.
А фашисты идут. Они уже прошли бук, который прошлым летом обожгла грозовая молния. Значит, осталось двести метров. Рано, пусть пройдут еще поворот, выйдут на прямую, тогда и ударим. Вернее будет.
Вот и намеченный рубеж. Андрей ясно различает лица наступающих. Фашисты идут громко переговариваясь.
— По наступающим фашистам — огонь! — голос Андрея звучит незнакомо резко, низко. Он уже успел себя взять в руки. Сразу в блокгаузе запахло гарью, стало тесно от выстрелов. Торопливо, захлебываясь, ударил «максим», его поддержали два РПД, сухие нестройные винтовочные выстрелы. Фашисты залегли, потом стали откатываться назад. Напрасно немецкий офицер пытался остановить солдат. Через минуту и сам он, как-то театрально взмахнув руками, рухнул на землю.
— Что, гад, получил! — радостно прокричал Шелудько.
И этот возглас, в котором слились и гнев, и ненависть, и злая насмешка над врагом, и радость, что враг бежит, послужил как бы сигналом. Пограничники, несколько минут назад молчаливые, сосредоточенные, теперь сбросили со своих плеч тяжесть, дали волю злословию. То там, то тут слышалось:
— Кусается!
— Хорошо бегать умеете, сволочи!
— А ну, подходи, места на моей мушке для всех хватит!
Ни с чем не сравнимо чувство победы. Оно заполняет сердце все без остатка острой радостью, делает человека сильным, неустрашимым. Да, конечно, это была ещё не победа, лишь первый успех. Все равно люди заставы поверили в себя, в свои силы и от этого были счастливы.
Когда неприятель показал спину, бить его легко. Решение созрело мгновенно: преследовать!
— Пулеметчикам Антонову и Бондырю поддерживать огнем. Отделение Безрукова идет слева дороги, Мельникова — справа. Я с Безруковым, Козлов — с Мельниковым, — командует Андрей.
Приказ краток, но красноармейцам все ясно. Они понимают с полуслова. Наскоро перезарядив оружие, набив патронами и гранатами противогазные сумки, пограничники спешат к выходу. Там стоит Андрей. Он привычным глазом на ходу осматривает каждого, как перед выходом в наряд, и рад, что его люди не растерялись в грозный час, так хорошо ведут себя. Особенно доволен Андрей своим помощником Козловым.
Петя загостился у невесты, и нападение застало его в селе. Услышав стрельбу, он бросился на заставу, на ходу крикнув Ане: «Проститься забегу, жди!» Бежал той самой дорогой, по которой наступал неприятель. Увидев чужих солдат, вначале не помял, в чем дело, но потом сообразил, спустился к дозорной тропе и, обогнув фашистов, на их глазах пробежал на заставу. Застрочили автоматы, но было уже поздно. Петя целый и невредимый стоял перед Андреем, моргал от полумрака блокгауза. Через минуту он уже лежал у «Дегтярева», расстреливал фашистов. Недаром Козлов считался одним из первых стрелков не только на заставе, но и в Харьковском училище, которое окончил незадолго до войны. Хорошо, что в такую пору у Андрея есть помощник, на него можно положиться, не подведет.
Плохо, что нет политрука Карамчука. Не сегодня-завтра появится. Жалко, что война не даст ему отгулять положенное. Золотой мужик, «братка военный». Неунывающий, он с шуткой, должно быть, и родился, с ней и умрет. Не забыть спросить: откуда у него эта самая поговорка «братка военный». Наверное, от учительства осталась. Интересно, как он своих учеников звал — «братка студень»? Что-нибудь в этом роде.
За свою жизнь Андрей прочитал много разных книг о разных войнах, видел десятки военных фильмов и не так представлял контратаку. Его первая контратака получилась куда проще, чем описано в книгах и представлено в кино. Он бежал вместе с пограничниками, вместе с ними стрелял, что-то кричал, ругался. У немцев и румын, судя по тому, как они бежали, в то время не было иного желания, как скорее унести ноги.
Вот и граница. Что делать? В пылу погони солдаты рвутся вперед, их трудно сдержать. Но идти за границу рискованно. Застава — не дивизия, не полк, даже не рота, всего сорок штыков. Что же могут сделать там, на чужой земле? А здесь они сила, они могут держать границу и будут ее держать.
Андрей рассредоточивает бойцов, и они залегают у самой границы, укрывшись в густой траве. Исподволь стекаются сюда наряды.
Проходит час, другой. Солнце все выше забирается в безоблачное небо. Все вокруг замирает в сладкой истоме; поют жаворонки, стрекочут кузнечики, и не верится, что война. Это впечатление усиливается тем, что фашисты не показывают нос. Что это значит? Что они задумали: приготовили новую провокацию или опомнились? Скорее первое. Андрей не знает: сидеть у границы или возвращаться на заставу. Он зовет Козлова и Шелудько и после недолгого совета решает: возвращаться. Фашисты могут выйти к заставе справа и захватить ее. Допустить этого нельзя.
Тихо. Только со стороны шоссе доносится шум отдаленного боя. «Бу-бу, бу-бу», — непрерывно бухают орудия. Это, по всей видимости, артиллеристы армейского полка отбиваются от немцев. Вместе с артиллеристами, наверняка, и пограничники тринадцатой. Шоссе надо держать во что бы то ни стало: оно ведет в Черновцы. А там ворота на Украину, там Таня и дети. Андрей уже знал, что они успели уехать в отряд. Если благополучно доберутся, в отряде помогут. Взяла ли Таня хоть что-нибудь из одежды? Вряд ли, не до того было. Схватила, наверное, ребятишек и в чем были, в том и подалась.
Итак, уже в первые часы войны личное и общее для Андрея слилось воедино. Как-то особенно отчетливо он почувствовал, что в начавшейся схватке с фашистами будет решаться судьба того огромного, что зовется Родиной, Отечеством, и судьба его семьи — Тани, маленьких дочек. Одного от другого нельзя отделить.
А канонада не умолкает. Значит, наши стоят, не пускают врага. Молодец, Одинцов!
Одинцов — начальник тринадцатой. Андрей недолюбливал этого уже немолодого, вышедшего из сверхсрочников, с непокорной рыжей шевелюрой командира; недолюбливал за его излишне прямой характер, за то, что он бывал чересчур резок.
Как-то Андрей закрутился и забыл выслать на фланг положенный от заставы наряд. И надо же было случиться, что в ту ночь Одинцов выезжал на фланг и, конечно, обнаружил оплошность соседа, вскоре в
