Весна Вселенной
Как теперь многие полагают, древнейшие свои следы человек разумный оставил свыше двух миллионов лет назад в Африке — между танзанийскими озерами Эяси и, Натрон. Там* у подножия Килиманджаро, тогда уже вовсю шла охота на крупную и мелкую дичь. Правда, отсутствие огня и наличие каннибализма заставили усомниться в «разумности» тех людей, и ученые ограничились более осторожным термином: «человек умелый». Но все же — человек! И даже кое на что уже способный, хотя и пещерный…
Шестьсот тысяч лет назад такой человек, освоивший к тому времени огонь, встречается уже не только в Африке, но и в Азии и в Европе, тогда еще не отделенной от Африки проливом. Древнейшая его стоянка обнаружена в прошлом веке неподалеку от Парижа. А двести— триста тысяч лет спустя люди этой культуры продвинулись на север Европы до Амьена на территории нынешней Франции и до устья Темзы в Великобритании — в то время еще не острова, а части Европы. Можно лишь поражаться тому, как ирландские барды и друиды сумели сохранить память своих пращуров об этих переселениях: фоморы, партоланяне, милезяне — все они прибыли на Зеленый Эрин (в Ирландию) из Африки через Пиренейский полуостров или в обход его.
Проходит еще такой же отрезок времени, и неандертальцы (их насчитывается уже тысяч сто двадцать пять) занимают пространства от пятьдесят четвертого градуса северной широты (примерно на нем расположен Минск) до тридцатой параллели, отсекающей северную часть Африки, и от Атлантики до Ближнего Востока и Средней Азии. Конец этой культуре, получившей название Мустьерской — по имени пещеры на юго-западе Франции, положило нашествие ледника, а ее наследница — Ориньякская пещерная культура пришла в район Тулузы неведомо откуда. Здесь, у подножия Пиренеев, она просуществовала четырнадцать тысячелетий, контактируя, быть может, только со своей соседкой, такой же пока безродной Перигорской культурой, обосновавшейся северо-западнее, на другом берегу Гаронны.
В 18-м тысячелетии до н. э. ледник, по-видимому, слегка отступил и установилось некоторое потепление. Наследница этих двух культур — Солютрейская — расцвела далеко к северо-востоку, в западных предгорьях Альп, недалеко от Женевского озера. Расцвела ненадолго, всего лишь на три— четыре тысячелетия. «Всего лишь» — таковы исторические мерки для тех эпох. Но человек выбрался из пещеры не ко времени. Студеное дыхание Севера погнало его обратно к югу — сперва туда, где еще чернели кострища Перигорской культуры. Оттуда часть переселенцев продвинулась на восток по северным берегам Средиземного озера. Было 15-е тысячелетие до н. э. Холод гнал мадленцев — так назвали носителей этой культуры — все дальше. Большинство избрало путь, встречный тому, каким пришли в Европу африканцы. «Западная Сахара служила последним и самым южным прибежищем кроманьонского человека, отступавшего перед новым наступлением ледников на Западную Европу в период мадлена», — определил этот путь Аттилио Гаудио.
За Пиренеями, хоть и с трудом, но жить еще было можно. Мадленцы, естественно, не подозревали, что это последний натиск обессиленного ледника, что путь их окончен и что когда-нибудь эту последнюю стоянку назовут колыбелью всей мировой цивилизации. А их внуки и правнуки, родившиеся уже на новом месте, внимали, греясь у костра и сноровисто затачивая кремни для охоты на оленя или кабана, рассказам взрослых. На их глазах рождались первые мифы, сами они были их персонажами. Но им еще не были знакомы эти слова. Разговоры шли о жизни, о повседневности…
Когда ледник еще тысячелетия спустя начал отступать и мадленцы, словно оперившиеся птенцы, обрели вдруг крылья и разлетелись по всему свету, хранители памяти их предков из поколения в поколение, из уст в уста передавали то, что запомнили и облекли в слово обитатели именно их пещеры, именно их рода, именно их племени (очевидно, потому так много разночтений в одних и тех же сказаниях). Они повествовали об изначальной Зиме, сковавшей холодом и мраком Мировую Душу; о вечной Ночи, укрывавшей Зло и Смерть; о Водах Смерти — Мировой Реке, впадавшей в кровавый Океан; о предвечном Хаосе, царившем во всем их крошечном мире; о злокозненном союзе Неба, Земли и Преисподней. Все эти и многие другие сюжеты так или иначе отразились позднее в мифах; сказках, былинах. Не случайно академик Б. А. Рыбаков считает, что корни фольклора уходят на сорок тысяч лет в глубь веков, хотя' письменные памятники неизмеримо моложе. Эта точка зрения в доказательствах не нуждается.
Мифы многих народов (не только европейских) часто схожи; это неудивительно, если вспомнить, что народы эти вышли из одной колыбели, наблюдали из одинаковых пещер одни и те же картины, широко общались между собой и пребывали на близких уровнях развития. Говорить о единой мифологической системе палеолита было бы, вероятно, опрометчиво, но то, что разноязычные мифы подчас дополняют и уточняют друг друга;— бесспорно. Таким путем можно даже попытаться воссоздать некую общую картину мира первобытного человека, не слишком погрешив против истины. Не случайно Бэзил Дэвидсон замечает, что, скажем, «между Африкой и Европой наблюдается такое сходство, что пример из истории одного континента помогает понять те или иные явления из истории другого» и что в древности у всех народов планеты должен был существовать какой-то «общий фонд» культур, причем различия в его структуре касались только деталей и «в целом никогда не были особенно велики. В период ранних путешествий вдоль побережья Африки португальцам казалось, что они нашли здесь королевства, очень похожие на их собственное». Но такие представления были не только у португальцев. Достаточно полистать отчеты путешественников, чтобы обнаружить массу сходных наблюдений. «У народов, разделенных огромными расстояниями, — делает вывод Дэвидсон, — бытуют сходные идеи, общий источник которых, по-видимому, существовал в каменном веке. Хорошим примером служат легенды о сотворении мира».
«Прежде всего во вселенной Хаос зародился», — пел Гесиод. Из Хаоса произошли «черная Ночь и угрюмый Эреб» (мрак), породившие впоследствии Свет и День. Греки не сохранили в своем счастливом климате воспоминаний о зиме. Но скорее — не захотели сохранить: уж больно печальные мысли навевали им снега.
Индийские мифотворцы тоже не очень-то бережно обошлись с памятью о зиме человечества, зато ночь наделена ими в разных сказаниях сразу тремя именами — Вирини, Дакши и Ратри. Иногда Дакши считается седьмым сыном Брахмы, братом, а впоследствии мужем Вирини (браки братьев и сестер были нормой не только в Египте). Замена дочери сыном, женщины мужчиной ясно указывает на время создания этого варианта мифа — эпоху замены матриархата патриархатом…
И все-таки зима присутствовала в древнейших, наиболее ранних пластах индийского и греческого эпосов! Не случайно же индийцы так высоко почитают Гималаи — «снежные» горы (на санскрите «хима» —
