Он узнал, что линия фронта проходит где-то неподалеку от Харькова. Именно Харьков и стал целью его стремлений. Он говорил, что мать его умерла, что он идет к родственникам, и это ни у кого, даже у самых подозрительных дозорных из немецких комендатур, не вызывало никаких сомнений: слишком уж маленьким и беззащитным казался всем Ваня Коваленко, чтобы видеть в нем отважного партизана. К тому же тысячи, десятки тысяч детей, потерявших своих близких, бродили теперь по стране, и разобраться в том, кто из них действительно осиротел и ищет пристанища, а кто задумал перебраться по каким-либо причинам через линию фронта, не смог бы самый опытный, гестаповец.
Сперва Ваня очень боялся, что его сразу же поймают и бросят в тюрьму, но постепенно страх этот прошел. Вместо него появился опыт, привычка, и мальчик стал догонять линию фронта, которая все еще неуклонно отдалялась.
Однажды в холодное хмурое утро Ваня услышал раскаты отдаленного грома и не сразу сообразил, что это такое. Гром грохотал ритмично, не переставая; он не приближался, но и не отдалялся. Будто какой-то великан попал в глубокую яму и не может из нее выбраться — земля содрогается от его ярости, а великан все не может сдвинуться с места!
На околице села, к которому под вечер подошел Ваня, собрались женщины и дети. Так бывало во всех селах — люди стояли и смотрели, не идут ли из плена мужья и отцы? На Ваню посмотрели с жалостью и сочувствием.
— Что это гремит, тетя? — спросил Ваня у женщины, которая одиноко сидела на краю дороги.
— Фронт гремит, — печально ответила женщина и вновь перевела взгляд на далекую пыльную дорогу, извивающуюся вдали.
Почувствовав, как отчаянно заколотилось сердце, Ваня вошел в село. Значит, фронт уже недалеко, значит, скоро можно будет перейти эту невидимую линию и передать какому-нибудь генералу необходимые для победы над врагом чертежи.
Он попросился переночевать, как делал это уже много раз, и его впустили в хату, Ни о чем не расспрашивая. Молодая еще женщина хлопотала у печи, двое малышей возились под столом, а старая бабушка сидела на лавке. Все это до того явственно напомнило вдруг покинутый дом, что клубок подкатился к горлу и сдавил его. Но Ваня сдержал себя: не к лицу плакать, когда выполняешь столь важное задание.
— Куда ж ты идешь, хлопчик? — вытирая подернутые влагой глаза, спросила хозяйка.
— В Харьков… У нас там родичи, — твердо ответил Ваня.
— А мама твоя где?
— Померла. Мина…
— Ох, не пройдешь ты сейчас в Харьков. Фронт где-то там…
— Ничего, пока хлопец доберется, фашисты и Харьков возьмут, — сердито прошамкала старуха. — Погибели на них нету.
— А далеко до Харькова? — спросил Ваня.
— Километров с девяносто будет.
— А до фронта?
— Километров, должно быть, с тридцать. Только идти тебе туда нечего. Убьют, некому и помянуть будет.
— Что же мне делать?
— Подождать. Возьмут немцы Харьков, поедешь туда; наши прогонят немца — тут пересидишь, а потом уж своих найдешь, — посоветовала бабушка.
— Оставайся пока что у нас, — присовокупила хозяйка, — вместе перезимуем. Двое вас или трое — разницы никакой — так и так зубы на полку придется класть… Оставайся.
Ване до слез хотелось остаться здесь. Именно теперь, когда фронт был уже близко, его вдруг охватил страх, и преодолевал он это чувство с большим трудом. Как хорошо было бы отдать пакет в надежные руки, а самому остаться здесь, у этой хорошей женщины, так напоминающей ему маму, и не думать больше ни о линии фронта, ни о километрах беспокойной дороги.
Он ничего не ответил, молча лег на постеленный ему тулуп и долго лежал без сна. Сейчас ему уже было стыдно за слабость и страх. Как это он, пионер, мог вообразить себе что-либо подобное? Он должен выполнить свое задание, иначе и пионером называться не достоин.
Позавтракав утром, он поблагодарил хозяйку:
— Спасибо, я пойду.
— Все-таки идешь?
— Надо идти, — ответил мальчик, и такая не по летам глубокая печаль была скрыта в его голосе, что слезы снова навернулись на глаза женщине.
Она дала мальчику на дорогу немного харчей. Он охотно взял их — кто знает, придется ли ему сегодня где-нибудь поесть…
— Спасибо вам, до свидания, — сказал он тихо и вышел из гостеприимной хаты.
Старуха посмотрела ему вслед, перекрестилась и сказала:
— А ему же лет десять, только и всего… Ох ты господи, что же эта клятая война с людьми делает!..
Гром на западе становился отчетливее, и Ваня теперь шел быстрее обычного, стремясь как можно скорее перейти линию фронта. Как он перейдет, он еще не знал, но над этим не задумывался. Ночью вряд ли кто заметит такого малыша. Лишь бы только узнать, куда идти, а уж пройти он сумеет.
До фронта мальчику пришлось пробираться очень долго. Передовая, как выяснилось, находилась значительно дальше, чем предполагала бабушка. Только на третий день он добрался до большого села, расположенного на холме. Внизу протекала маленькая речушка, вернее, ручеек. Дальше виднелись широкие, уже пожелтевшие и вытоптанные луга, там-то и проходил этот таинственный и невидимый фронт, который нужно было перейти. Теперь пушки ухали уже где-то позади; они не стреляли, а ревели густым басовитым голосом, и свыкнуться с их гулом было невозможно..
Немцы не обращали на Ваню Коваленко никакого внимания, — мало ли их бегает здесь, этих сопливых сельских ребят! Один ефрейтор даже жалостливо поглядел на его горб и что-то пробормотал, но мальчик ничего не понял и поспешил спрятаться за угол хаты.
Отсюда хорошо были видны окрестные Луга и тропинки на них. Лучшего наблюдательного пункта и не сыщешь!..
Долго смотрел Ваня на луга, стараясь отыскать линию фронта, но так ничего и не увидел.
Сельские мальчуганы, которые уже привыкли к войне и не боялись ни выстрелов, ни пуль, ни осколков снарядов, довольно скоро обнаружили Ваню. Их было двое, зорких замурзанных мальчишек. Было им лет по десяти.
— Ты что тут делаешь? — бросились они к незнакомому мальчику. — Ты кто — шпион?
— Горбатый шпион!..
— Не лезьте, — сказал Ваня. — Какой я шпион? Что я, немец, что ли?
— А что ж ты тут делаешь?
Ваня промолчал. Он прекрасно понимал, что без сообщников, без людей, которые покажут ему дорогу, нечего и думать перейти фронт. И он отважился.
— Мне через фронт надо перейти, — сказал Ваня. — У меня в Харькове родичи. Мне очень нужно…
— Через фронт?
— Ага… Вы пионеры?
— Я — пионер, а он — нет.
— Я тоже буду пионером, — обиженно заметил второй мальчуган.
Они говорили о своем пионерстве так, словно в селе не было немцев, словно в высокой, полуразрушенной школе пионерские отряды все еще проводили свои сборы. В их сознании все оставалось по-старому, по-советскому, и иначе представить себе жизнь они не могли.
— Мне нужно перейти фронт и найти своих, — снова повторил Ваня. — Если вы пионеры, то расскажите мне, как идти.
Очарованные смелостью этого невзрачного горбуна, мальчики начали говорить, торопясь и
