скорее.
Отворилась дверь, и в комнату вошла Валя. Она была в летном комбинезоне, шлем держала в руке. Наступала зима, срывался снежок, и звонкий уральский морозец сковывал лужицы. На летном поле было ветрено и морозно. Приходилось тепло одеваться.
Лицо Вали горело румянцем. Видимо, она очень быстро шла, а может быть, даже бежала.
— Адам Александрович, — на ходу сказала она, ни с кем не поздоровавшись, — аэродром придется расширять. На нем реактивный самолет не посадишь. Ой, Марина, — вдруг узнала она девушку, — как же ты осунулась, хорошая моя!
И она бросилась к Марине, обняла ее.
Вместе с Валей в комнату вошел дух деловитости. Марина ясно увидела, что люди здесь уже работают на полную силу и для каких-то колебаний или сомнений места быть не может. И весь ее предыдущий разговор вдруг показался ей неуместным. Надо было тотчас же приниматься за работу, чтобы действительно реактивные самолеты как можно скорее появились в небе войны.
— И еще одно я хочу сказать, товарищи инженеры, — продолжала Валя, выпуская Марину из своих объятий, — без работы я здесь сидеть не намерена. Постарайтесь как можно скорее предоставить мне материал для опытов. Чтоб было на чем летать. Повторяю — лучше мне, конечно, немцев бить, но если уж такая моя судьба, то ничего не поделаешь — давайте мне самолеты испытывать.
— Вот видите, Марина, за что нам надо браться, — сказал Валенс. — Для сомнений нет места. А Валя права на все сто процентов — надо работать, а не сомневаться.
Думаю, что все эти разговоры можно считать законченными. Сегодня устраивайтесь, Марина, товарищи вам помогут, а завтра приступайте к работе.
Марина не успела ответить. Дверь распахнулась, и на пороге появился майор Полоз. Лицо его было спокойным, чуть ироническим. Звезда Героя Советского Союза виднелась на гимнастерке. Он был один из первых пилотов, которые на войне получили почетное звание Героя Советского Союза.
— Здравствуйте, товарищи, — поздоровался он, — вот и я прибыл к вам на работу. Отвоевался. Видимо, и без майора Полоза можно немцев разбить.
Губы его болезненно дернулись, видно было, как тяжело ему сейчас, в такое горячее время, очутиться далеко от фронта.
— Прибыл в ваше распоряжение, товарищ Валенс, — продолжал он. — На должность главного испытателя самолетов. Очень мне хочется знать, есть ли хоть на что посмотреть или напрасно майора Полоза оторвали от важного дела?
— Садитесь, товарищ Полоз, — предложил Валенс. — Прежде всего, устраивайтесь, а работа для вас найдется.
Полоз обвел глазами присутствующих, и все невольно опустили глаза. Сердце каждому сверлила одна и та же мысль: Полоз еще не знает о смерти Веры Михайловны. Потому-то он такой шумный и веселый, вопреки горечи неожиданного назначения.
А Полоз опустился в кресло и продолжал:
— Вызывает меня командующий и говорит: поедешь на почетную работу — век бы мне этой работы не видеть! Я отказываюсь, а он смеется, говорит — странное дело, к собственной жене на завод отказывается ехать человек…
Марина не выдержала. Судорога свела ей горло. Перед глазами опять встала разбитая машина в далекой украинской степи и белое как мрамор лицо Веры Михайловны в кабине.
— Что с вами, Марина? — Полоз бросился к ней.
Девушка ничего не ответила. Она вскочила и выбежала из комнаты. За дверью послышались ее рыдания.
— Что здесь, произошло, товарищи? — Лицо Полоза вдруг потемнело.
Он обвел глазами присутствующих, и прошло довольно много, времени, прежде чем Валенс решился сказать первое слово. Потом начала рассказывать вернувшаяся и овладевшая собой Марина. Полоз выслушал все и вышел из комнаты. Затворяя дверь, он чуть заметно пошатнулся, но поспешил прикрыть ее, чтобы никто не заметил его слабости. Все произошло слишком быстро и неожиданно. Казалось, Полоз вот- вот сорвется со своего спокойного тона, закричит или заплачет.
Но ничего подобного не произошло. Слишком сильным человеком был майор Полоз, чтобы выносить на люди свое страшное горе.
Надо ли ему начинать работать? Он ехал сюда, зная всю важность работы Крайнева, надеясь на встречу с женой. Теперь он никогда больше не увидит Веру. Она погибла в далекой украинской степи, а он, майор Полоз, остался жить и может еще летать. Он не имеет права сидеть здесь ни одной лишней минуты, он должен немедленно вернуться в часть, опять идти в бой, мстить за каждую каплю пролитой Вериной крови.
Полоз вышел из помещения заводской конторы, в одном крыле которой разместился институт стратосферы, и зашагал прямо по улице, не думая, куда идет. Было морозно, но он не чувствовал холода. Ярко светило солнце, и сухой пронизывающий ветер налетал с востока, из далеких степей. Он был колючий и обжигал кожу, но Полоз ничего не чувствовал.
Сейчас ему нужно было решить все для самого себя. Если раз и навсегда принято решение, тогда можно начинать действовать и идти напролом, добиваясь своего. Горе оглушило его. В сердце не осталось ничего, кроме жгучего желания мести.
Да, сейчас надо пойти к Валенсу, рассказать ему о своих чувствах, он безусловно поймет и разрешит вернуться на фронт.
Полоз круто повернулся и пошел к заводу. Он шел быстро, размахивая руками, и видно было, что решение его твердо. Но чем дальше, тем шаги его становились тише, менее уверенными. Новые мысли и новые чувства овладели Полозом. Появилось чувство ответственности за большую работу, которую партия поручила ему вести здесь, в глухом уральском городе. Имеет ли он право, даже сейчас, когда неистовое горе жжет его, отказаться от этой работы? «А месть, месть за Веру?» — кричало и стонало израненное сердце. Нет, он не имеет права оставаться в этом спокойном городке, где даже затемнения по ночам не бывает.
В таком настроении Полоз вернулся в комнату, где сидел Валенс. Тот поднялся ему навстречу. Они сели в кресла друг против друга и несколько минут молчали.
— Я тебя понимаю, — заговорил Валенс, когда молчание начало становиться нестерпимым, — ты пришел просить, чтобы я отпустил тебя с завода. Сейчас у тебя в сердце клокочет месть, каждый это очень хорошо понимает.
Полоз молчал, вслушиваясь в сказанные слова.
— Нет, — неожиданно для самого себя сказал Полоз, — я не для этого пришел. Партия меня не для того сюда посылала, чтобы я так легкомысленно отнесся к работе. Кроме того, неизвестно, где моя месть будет более страшной, — там, на фронте, или здесь, когда на наших самолетах тысячи пилотов будут мстить за Веру.
Горло у него сжалось, и, чтобы скрыть это, он неестественно закашлялся.
— Это еще не все, Полоз, — тихо сказал Валенс, — я от тебя жду большего, — настоящей помощи. Мне нужно, чтобы ты поговорил с людьми, потому что многим кажется, будто наша работа, рассчитанная на годы, сейчас не важна. Думают о том, что надо приниматься за выпуск обычных самолетов, а не экспериментировать. Всякие разговоры идут. Я хочу, чтобы ты поработал с людьми, потому что тебе они сейчас будут верить больше, чем кому-либо другому. И если уж ты своим примером покажешь, как надо работать, то всякие такие настроения исчезнут и весь коллектив опять загорится работой.
Полоз немного подумал.
— Як тебе вот чего пришел, Валенс, — сказал он в ответ. — Я пришел работы просить. Если я сейчас останусь без дела, то горе меня согнет, какой бы железный хребет у меня ни был. Работа одна может меня поддержать. Ты меня так загрузи, чтобы я света божьего не видел, чтобы мне все время на людях быть, ответственность чувствовать. Это единственное, о чем я прошу тебя.
— Работа, Полоз, будет. И начнется она не позже, чем сегодня, — сказал Валенс, подводя Полоза к окну. — Ты видишь этот аэродром?
— Вижу. Не годится он для наших самолетов.
