облачко ила. Он вернул рукояти в первоначальное положение.
— Убрать мощность с гидравлики.
— Мощность с гидравлики убрана, вся батарейная мощность переключена на силовую установку, — сказала Соколова.
Гельдер проверил показатель инерционной навигационной системы.
— Пятьдесят восемь градусов, двадцать одна минута десять секунд северной широты; восемнадцать градусов, двенадцать минут, две секунды восточной долготы, — громко произнес Гельдер, одновременно записывая координаты в судовой журнал и запоминая их. Цифры горели в его мозгу; он подумал, что ничего еще не запоминал так хорошо. Господи, он сделал это! Он довел эту нелепую машину до шведских вод и сбросил этот чертов буй аккурат в точку!
— Прямо по носу приближается корабль. Скорость приблизительно десять узлов. — Голос Соколовой завибрировал. — Господи, я думаю, они возвращаются!
Первой мыслью Гельдера было уйти от буя. Он схватился за ручку управления, проверил плавучесть, и когда подлодка поднялась на три или четыре метра, двинул рукоять вперед. Освобожденная от груза «Тип Четыре» быстро двинулась вперед, от буя, в открытые воды Лилла Вартан.
— Что вы делаете? — чуть не закричала Соколова. — Вы же направляетесь к Стокгольму!
— Я знаю это, Соколова, — процедил Гельдер сквозь зубы. — Я не собираюсь возвращаться в тот пролив, пока мы не освободимся от них. Мы не можем себе позволить быть пойманными в прибрежных водах. А теперь заткнитесь и расслабьтесь. Ваша работа закончена; как доставить нас обратно в целости — моя забота.
— Вы с ума сошли! — завопила она еще громче. — Мы же разместили буй, так давайте уходить отсюда и возвращаться на базовую субмарину!
Гельдер попытался сконцентрироваться на управлении подлодкой по возможности спокойнее.
— Черт побери, Соколова, заткнитесь! Это приказ! Наденьте наушники и докладывайте мне!
На минуту наступила тишина, затем Соколова заговорила снова:
— А теперь они заходят сзади! Прошли над нами и теперь идут назад!
О Иисусе, подумал Гельдер, они держат нас в вилке.
— Мы должны повернуть назад к базовой подлодке! — закричала Соколова.
Мы должны уйти как можно дальше от буя и в открытые воды, подумал Гельдер.
— Ни слова, кроме докладов, — приказал он и резко переложился на правый борт.
— Что вы...
Невероятно громкий взрыв заглушил крик Соколовой, и мини-подлодку бросило в сторону.
— Это была глубинная бомба. Пристегните ремень и держитесь!
— Дурак! — завопила Соколова, полностью теряя контроль над собой. — Ты убьешь нас!
— Заткнись! — крикнул Гельдер и собирался повторить еще раз, как тут из-за его сиденья появилась рука и крепко сдавила ему горло.
Крики Соколовой стали невнятными, а придушенный Гельдер не мог говорить. Он отпустил рукоятки управления и двумя руками схватил эту руку; лодка нырнула и под небольшим углом ударилась о дно. Он ухватился за рукоять одной рукой, пытаясь справиться с управлением, а другой рукой не давая Соколовой душить себя. Соколова издавала короткие яростные взвизги, но Гельдер все же слышал над ними шум двигателей патрульного судна. Ему было трудно дышать, и он отвел голову в сторону. Дышать стало легче, но теперь ее рука пережимала артерию на шее. Господи, да эта женщина была сильнее большинства мужчин!
Он вновь отпустил рукоять, чтобы обеими руками взяться за Соколову, но лодка нырнула и опять погрузилась, и ему пришлось вернуться к рукояти управления. Внезапно Гельдьер почувствовал слабость и понял, что если тут же что-нибудь не предпримет, то отключится. Он освободил правую руку и на ощупь стал шарить в той стороне, где на полке лежали, чтобы быть под рукой, инструменты. Ему что-то попалось, он даже не понял, что, и он резко ткнул этим туда, где, по его представлениям, должно было находиться ее лицо.
Все последующее, показалось, случилось в один миг. Теряя сознание, он ударил куда-то позади себя, и хватка ее руки ослабла; затем на него обрушился такой грохот, какого он еще не слышал, и лодка, казалось, пришла в неистовство. Последним его ощущением была рвущая боль в обоих плечах. И тут он отключился.
Глава 21
Рул оказалась на маленькой лестничной площадке, откуда вели вниз четыре или пять ступеней, к длинной узкой комнате. Свет в нее попадал через ряд высоко расположенных окон, которые снаружи едва поднимались над уровнем земли. Справа от нее была ниша, где находились с дюжину пар лыж и лыжных палок. Вероятно, в прошлом, когда в здании располагалась школа, здесь была кладовая. Теперь же здесь, очевидно, хранили только лыжи. Расставлены здесь были и полдюжины стальных армейских коек, на одной из которых спокойно сидел мужчина.
Она медленно подошла к нему и вгляделась. Он здорово изменился. Она вспомнила фотографии высокого, изящного мужчины лет шестидесяти, с черными волосами, выступающими треугольником на лбу, густыми бровями и орлиным носом, придающим его внешности нечто ястребиное. Сейчас он выглядел лет на десять старше. Он потерял не меньше тридцати фунтов веса, волосы совершенно поседели и настолько поредели, что исчез треугольник на лбу, а брови были выщипаны. Нос был сломан — хорошо бы безболезненно, подумала она — и не восстановлен пластически. Теперь он был плоский, широкий и кривой. Даже мать генерал-майора Георгия Абрамовича Малахова, встретив на улице, не узнала бы его.
Она присела на койку напротив него.
— Добрый день, генерал Малахов.
— Пожалуйста, не называйте меня так, — сказал он. — Ведь я теперь... что угодно, только не генерал.
В голосе его не было сожаления.
— Хорошо, — сказала она. — Моя фамилия Киркленд. Я пришла задать вам несколько вопросов об одном человеке, которого вы знали в Советском Союзе.
— А христианское имя у вас есть, мисс Киркленд? — спокойно спросил он. — Позвольте, я буду вас им называть?
Вообще-то слова такого рода мужчина обычно обращает к женщине на какой-нибудь вечеринке, и это несколько выбило ее из колеи, пока она не сообразила, что уже давно рядом с ним не было женщин. Она скрестила ноги, наклонилась вперед, подпирая лицо руками, и улыбнулась.
— Мне будет приятно, если вы будете называть меня Бруки, — сказала она, полагая, что ее более старый коллега в этой комнате и в данной ситуации вряд ли нуждается в ее настоящем имени.
— Хорошо. Хорошее имя. Бруки. Это имя, как и его обладательницу, окружает прохладное ясное сияние.
Она засмеялась.
— Попытаюсь соответствовать этому.
Она подивилась его четкому американскому выговору. Он произносил Р очень твердо, как многие русские, говоря по-английски, и получилось нечто среднезападное, как, вероятно, говорят в Иллинойсе или Огайо. Хотя фразы он строил не совсем по-американски, скорее, по-европейски.
— Итак, Бруки. О ком же вы хотите меня расспросить?
— О Викторе Майорове.
Брови у него поднялись.
— Ага! Значит, вас заинтересовал Виктор Сергеевич?
Она пожала плечами.
— И он, между прочим. Не помните, когда вы впервые встретились с Майоровым?
Малахов улыбнулся.
— Конечно, помню. Как вчера. Было это в 1959 году, в кабинете Юрия Андропова. В то время он был секретарем Центрального Комитета. Андропов, конечно, а не Майоров. Виктор же Сергеевич был... — Он помедлил, глядя задумчиво. — Я знал его родителей. Не хотите узнать о его происхождении? Это довольно интересно.
