Постучав в комнату, я отдал записку. Какая-то женщина распечатала ее, взглянув — усмехнулась. И тут началось самое страшное. Мне не нужно было принести справку только от дедушки Няма. Очевидно, потому что майор в его существование не поверил. Нужна была даже справка, что я действительно являюсь сыном своей матери, и ее почему-то должен был выдать начальник ЖЭКа. Он же должен был выдать справку, что моя мать согласна прописать меня у себя.
Начальник ЖЭКа удивился, но послал меня за матерью. Мать клятвенно уверила его, что я ее сын, и расписалась под тем, что согласна меня прописать у себя. Но начальник ЖЭКа сказал, что прописать он может только в том случае, если я устроюсь на работу. Я целую неделю бродил по городу и нашел идиотское, но все же подходившее мне место работы. Но там мне сказали, что без прописки принять меня на работу не могут.
И тут я понял, отчего хохотал майор. Похохотав немного в одиночку, я пошел к майору. Там у него мы похохотали вдвоем. Нахохотавшись вволю, майор сказал, что, если я в ближайшие три месяца не устроюсь на работу, меня посадят за тунеядство. Потом майор уже хохотал один. Мне было не до смеха. Потом я ему сказал: 'Ну, вы же начальник паспортного стола…' На что он мне ответил: 'Ну и что?' Оказывается, есть безвыходные положения.
В тридцать восьмой комнате я поинтересовался, сколько же мне дадут. Мне сказали, что я могу отделаться штрафом. Тогда я поинтересовался, где же взять деньги. 'Деньги? — спросила грозного вида женщина в лейтенантской форме. — Деньги у нас зарабатывают честным путем'. С чем я согласился, сказав ей, что готов хоть сейчас, но не дают. 'Неправда, тунеядец!' — Она грохнула кулаком по столу, гневно сверкнув на меня глазами. Я пожал плечами и побрел домой.
Впрочем, справки я уже собрал почти все. Была даже такая, что я не болен сифилисом. И о том, что у меня нет собаки, чтобы я потом не подал прошение на расширение жилплощади.
Я пришел к маме и долго рассказывал ей и Серафимычу о неразрешимых проблемах. Я был готов уже прощаться, но тут великий маг и чародей — а он им оказался! — Серафимыч упорхнул к соседям звонить по телефону.
На следующее утро хохочущий майор выдал мне паспорт с пропиской.
— Держи, комсомолец! — хохоча, сказал он.
После этих слов я понял, что у Серафимыча какая-то тайная связь с комсомольцами. Может быть, даже с комсомольскими вожаками. В общем, я опять лишний раз ощутил свою несостоятельность.
— Так вот, — сказал карлик свирепого вида, дико вращая глазами… Я — маленького роста, страдаю от этого, чуть-чуть. Себя считаю лилипутом, но уж если кто ниже меня, то это должен быть карлик. Мой же начальник был грозным карликом.
Ты, — сказал он мне, — прошел у нас уже месячные курсы и технику безопасности. И я… Понимаешь? Я, — свирепо рявкнул он, — доверяю тебе компрессор! Слышишь? Компрессор!
Мой начальник завел меня в средних размеров здание, в котором была одна огромная комната. В центре стояло чудовище. Металлическое, с блестящими трубками, похожее на паука, все промасленное. Это и был компрессор.
Ну, ровно в восемь. — Мой патрон ткнул пальцем в висящие на стене часы, зловеще хмыкнул и ушел. И я остался наедине с чудовищем, о существовании которого узнал только месяц назад. Ровно в восемь я должен был нажать черную кнопку, и оно должно было ожить.
Чудовище своей огромной глоткой всасывало воздух со двора, каким-то чудом сдавливало его внутри своего брюха и тонкой струей посылало в трубу, которая то под землей, то сверху пробегала из цеха в цех. От нее шли крепкие шланги, и там уже люди для разных целей выпускали тугую струю воздуха.
Я с ужасом ждал восьми, еще не осознавая, что страшнее — мой начальник или это чудовище. Очевидно, он не такой и плохой, мой начальник, просто из-за того, что очень маленький, хочет казаться хотя бы страшным.
Ровно в восемь я нажал кнопку. Чудовище ухнуло, ахнуло и… заработало. Я должен был следить за уровнем масла, достаточностью охлаждения, отключаться на обед и включаться вместе с ним.
Машина набирала мощь. И вдруг с одной стороны потекло масло, с другой — забила струйка воды. Стрелки давления так страшно забегали, струя воды из блестящей трубы ударила сильнее. Я быстро выключил чудовище. Как я боялся его тогда, в первый раз, хоть и был разрядник-компрессорщик.
'Ну вот! Первый день — и авария', — мелькнуло у меня в голове. Я стоял, уставившись на своего подопечного, не зная, что делать. Дверь внезапно отворилась, и вбежал мой свирепый начальник.
Ты что! — истошно вопил он. — Включай! Мы же охлаждаем! Я стоял. Карлик включил компрессор, потом схватил меня за брючный пояс спецодежды и втащил в крошечную каморку, где стоял топчан, старый и истертый, видимо много десятилетий передававшийся по наследству. Я даже представил усатого дореволюционного компрессорщика в форменной фуражке, который чинно возлежал на нем.
Идиот! — вопил разъяренный начальник. — Мы же на том конце охлаждаем! Они же сгорят! — махнул он куда-то рукой, продолжая бесноваться.
Кто 'они'? — с ужасом спросил я.
Формочки, — злобно прошипел он.
Какие формочки? — ужаснулся я.
Какие-какие! Для печенья, — шипел злобный карлик.
Для какого? — в ужасе снова спросил я.
Для того, которое ты жрешь!
Я не жру, — жалобно произнес насмерть запуганный компрессорщик. И вдруг мне стало ясно: я стою здесь, дрожу, обливаюсь потом, рискую жизнью из-за какого-то печенья, которое и едой-то не назовешь.
Я читал! — вдруг заорал я. — Я знаю, что бывает, когда взрывается компрессор!
Формочки сгорят… Понимаешь? — наступал на меня карлик. И вдруг я почувствовал неудержимое желание врезать ему в ухо. А вместо этого я проорал:
У нас же авария! Мы сейчас все взлетим!
Куда? — карлик повертел пальцем у виска.
В стратосферу! — не выдержал я.
И тут вдруг карлик обиделся. Стратосфера была для него слишком непостижима.
Стрелки барометра упали! — орал я. — Охлаждение водяное прорвало! Масло течет! Вызывайте бригаду! Тут уж карлик совсем изумился.
Формочки сгорят, понимаешь? — уже тихо спросил он. — Манометр упал — постучи пальчиком — стрелочка зацепилась. Водичка течет — тряпочкой подотри. Масло течет — долей.
И вдруг я в его глазах ясно и четко прочел — у меня это иногда спонтанно получалось — видно, уж он искренне удивился. 'Кого еще найдешь за сто двадцать рублей?' — ярко вспыхнула у него мысль. Я опять понял, что стал каким-то странным человеком. Не тут и не в общине. А неужели есть третье?
Карлик пожал плечами. Подойдя к двери, он обернулся ко мне, приложил палец к виску и покрутил им. Перед тем как выйти, сказал:
Формочки, понимаешь? — и хлопнул дверью. А ведь меня не было всего лишь три года!
То, что эта металлическая гадина гремит, я понял минут через пятнадцать. У меня не было ни единой частички тела, которая бы не дребезжала. Барабанные перепонки гремели, как резонаторы у лягушки. И перед самым обедом я вдруг поразился: я четко услышал, как компрессор идеально правильно (я все мучился, не мог понять, что это) выстукивает «Калинку». Когда же до обеда осталось несколько минут и я молился на висящие часы, то понял, что здесь что-то не то, потому что ну никак компрессор не мог знать мотив моей любимой корейской народной песни. И тут понял, что я — ничтожество, что никакие медитации, никакая релаксация, никакие респираторные упражнения не могут побороть жуткий хаотический шум компрессора, в котором я уже начал различать грозные окрики Серафимыча. Я понял, что схожу с ума. И эти наушники, которые мне выдал карлик, грязные и набитые ватой, очевидно тоже доставшиеся по наследству, — детская игрушка.
Я тупо смотрел на часы с диким удивлением, что уже пять минут обеда, а он все гудит. Я дошел до того, что ждал, пока он выключится. Дверь с треском отворилась. На этот раз карлик казался невменяемым. Он нажал красную кнопку, и компрессор умолк.
Ты что?! — жутко вопил он. — Теперь охлаждаемся мы, а то сгорим! Как формочки!