Но есть и кое-что страшное. Податливая волна, бегущая бесконечно долго, натыкаясь на скалистые берега, разбивает их, превращая скалы в равнины. Страстная, всепоглощающая любовь взрывается ненавистью.
Всегда сильный и превозносимый до небес, обожаемый всеми вдруг с ужасом осознает, что он давно уже слаб и беспомощен. Испуганный, загнанный заяц вспарывает когтями живот волку. Бывает и такое. Волк опоздал, вовремя не убил, слишком затянул погоню. Ненависть, бесконечная ненависть порождает запоздалую любовь.
Как мне жалко едущего из своего рокового леса мальчика! Это слабое существо, внезапно почувствовавшее себя сильным, существо с абсолютной пустотой и крайностями, в одно мгновение способное захлебнуться чем-то неизбежным. Загнанное внутренне и внешне, без единой частицы, которая бы не вздрагивала.
Странный, загадочный лес остался позади. Мать с отцом, две девочки, преподаватель физкультуры — жирный боров, питающийся падалью, — чужие, непонятные дети, зачем-то радостно бегающие и радующиеся обычно тому, от чего хочется выть. Кто же был я? Жертва? Сила? Страх? А может, избранный? Знать бы только, для чего избрали
И еще знать бы кто. Кто он, тот безжалостный и насмешливый, который наотмашь ударил по детским мозгам и потом принялся усердно колотить, не давая передышки ни на мгновение
Мчась обратно в машине, я не видел ни полей, ни лесов, ни горизонта, который в первый раз так поразил. В поднимающемся над ним рассвете я видел только два женских тела. Сразу два, сразившие меня этим летом. Закрывая глаза, я все равно видел пухлые воспаленные губы и круглые, влажные от бессонницы глаза. Так и осталось на всю жизнь детское желание — найти хотя бы одну тонкую и трепещущую, похожую на моих лягушат, канувших в неизвестность. Но они в этой жизни были и есть только в моем первом лесу и только для того, чтобы спасти меня.
Сумасшедшие детские мечты — найти такую, поставить обнаженную напротив красного восходящего горизонта… Я уверен: лучи пронзят ее насквозь, и она растворится, сказочного лягушонка просто не станет. Ну где найти такую? Неужели всю жизнь я буду метаться в поисках? Пройдет ли это? Кто же все-таки их послал перепуганному двоечнику?
Об этом можно рассуждать до бесконечности. Но никогда не доберешься до Истины.
Потому что она — Истина — рождается в Истине, а в Хаосе рождается Хаос. Хотя одно может легко переходить в другое.
Дома мать кое-как готовила меня к школе. Она была уже наполовину мертвая. Возникла еще одна крайность. Я понял, что больше мать не будет меня водить за руку и никогда не спросит таблицу умножения. Отныне я могу делать все, что пожелаю. А желание могло быть только одно — отомстить всему миру. Не кому-то конкретному, а всем. За себя, за двух исчезнувших девочек. И вообще — неизвестно кому и за что…
Милые роди гели, вы напрасно полагаете, что ваших детей развращают улицы, школа… Если бы вы знали, как они далеки от улицы и школы. И нет ничего ближе, чем вы и родной дом. Странные люди, вы стремитесь к четкому и понятному, рождая невероятные иллюзии. Вы стремитесь к иллюзиям и не замечаете, что порождаете догмы. Как вам надо понять, что ребенок за едой, за поцелуем и за успокаивающим сном приходит в свой дом, приходит именно к вам. Не делайте ничего, а просто накормите его, поцелуйте и уложите спать. Накормите так, чтобы еда не застревала в горле. Поцелуйте так, чтобы не захотелось убрать лицо. И уложите спать, чтобы засыпал без страха.
Что там — эта школа, улица и прочее! Вы даже не представляете, как вы сильны, сильны в недеянии своем. Вам Космос дал так много! Не придумывайте ничего от себя. Если сказать, что пища дорого стоит и добывается с трудом, она перестанет быть вкусной. Если сказать, что вы ласкаете только потому, что он ваш ребенок, то он перестанет быть вашим. Если вы скажете «спи», а завтра все это начнется сначала, то разве это будет сон?
Прошу вас, не думайте слишком много. Ваши мудрые мозги могут расплавиться. Научитесь любить свое выстраданное дитя. Не призывайте себя любить всех людей. Научитесь любить хотя бы его. Если каждый будет любить своих детей, то разольется долгожданный океан любви. Не учите ребенка любить соседа по парте. Сделайте сперва так, чтобы он полюбил вас, — это ему проще. Любовь — это подражание, ребенок будет любить вас, став таким же, как вы. Это все очень легко, особенно когда знаешь.
До школы еще оставалось немного времени, и двоечник маялся во дворе между клумбами, вспоминая и вспоминая… Все отошло на второй план, кроме воспоминаний. Ему порой казалось, что сходит с ума. Среди белых хризантем мерещились женские груди, изгибы спины, восковые полупрозрачные ладошки, которые могли, когда нужно, схватить цепко и больно. Таблица умножения уплывала все дальше и дальше, не оставляя даже следа.
Что ж ты делаешь, ирод проклятый! — привел в чувство двоечника голос бабушки. Он опустил глаза и увидел, что стоит на ее любимой клумбе. Медленно, с каким-то внутренним упоением он поднял ногу и с силой треснул по ряду белых хризантем. На удивление, бабушка молчала, вытаращив глаза. Кряхтя, как взрослый мужчина, усердно работая ногами, двоечник медленно месил клумбу, а потом, засунув руки в карманы, с усмешкой наблюдал, как бабушка быстренько сжимается и переходит в позу, которую она обычно принимала перед дедушкой. Это было для него еще одно удивительное открытие.
Пройдясь по следующей клумбе, я вышел со двора. На улице никого не было. Наступала ночь. И, немного порыскав под фонарями, я вернулся обратно. В доме слышались приглушенные рыдания матери, которые уже давно привычно слились с остальными домашними звуками: гудением счетчика, фырканьем холодильника и капаньем воды из раздолбанного крана. Под хаос звуков я сел на диван. Чувства переполняли, и, встав, я не спеша вытащил ящик стола и разбил его о стену. В понедельник, проснувшись в обломках, не умываясь, зато съев все, что смог найти на кухне, с пустым портфелем я пошел в школу, по дороге вспомнив одну из бесконечных историй.
Как я боялся и ненавидел эту дорогу! Сколько раз, дрожа перед страшной школой, я шел с матерью, боясь всего: ее, школы. И не мог понять, почему мать исподтишка бросает на меня подозрительные взгляды, в которых сквозило презрение. Сколько раз, подойдя к школе, я получал по физиономии горячими материнскими ладонями, напрасно стараясь от них увильнуть!
Идиот, тупица, — сквозь слезы причитала мать. — Где твой портфель? Почему же ты голову не забыл?
Ах, мама, родная, если б ее можно было забыть! С каким бы удовольствием я не взял бы эту голову! Может, даже закатил бы ее в бабушкину клумбу. Лишь бы не видеть обшарпанных коридоров, инквизитора-фельдшерицу, розовый пролом в черепе у любимого учителя и незабвенные школьные перила.
А сейчас я шел в школу с пустым портфелем и был горд, что в этот раз не забыл его.
Переступив порог, я ощутил, что на меня наваливается привычный страх.
Пока я с ним справлялся, на меня никто не обращал внимания. Даже в такой захолустной школе первое сентября было для всех величайшей трагедией. Школа усердно пестрела перепуганными первоклашками в белых фартучках, вопящими то ли от ужаса, то ли от радости, и их окосевшими и тоже вопящими родителями. Для родителей — начиналась большая трагедия. И тут же были десятиклассники, которые с нахальными улыбками на все это смотрели. Они топили в своем чрезмерном нахальстве страх перед будущим. В общем, было весело. Каждый радовался, как мог…
Первая перемена началась так, как начиналась всегда. Все выбежали, а я остался в душном классе. Но вспыхнули передо мною мои прозрачные лесные лягушата да мелькнули в коридоре тонкие длинные ноги прошлогодней любви. И, набрав в свои переросшие легкие воздуха, я вышел из класса. Меня даже сразу не заметили. В коридоре было большое оживление. Начальные классы играли в «крышечки», старшие играли на деньги. Кто-то задирал девчонкам юбки на голову, кого-то с хрустом били в углу.
Была обыкновенная переменка. Я даже не помню, кто же первый увидел меня и начал потешаться над старой жертвой. И в то же мгновение я вдруг ясно ощутил, что я человек слабый, мягкий, трусливый и податливый и что одновременно у меня внутри существует сила, которую можно выплеснуть. А если к ней приложить кулаки, то повергнуть в панику можно кого угодно. Я рвал, царапал, бил, кусал, хохотал, при этом уже хватал пробегающих мимо либо стоящих у окон. Я бесновался. Мне было очень весело. Потом мне кто- то сдавил голову с обеих сторон. Ноги оторвались от земли, и мои глаза встретились с глазами учителя
