человек, разумное существо, вроде бы высшее существо, может быть абсолютно пустым, абсолютной пустотой, потому что только он в состоянии не выполнить данное ему Великим Создателем.
Первая встреча. Могла ли она состояться, если на тысячи километров один бесконечный лес и больше ничего? И несчастная рабочая сила в моем лице, натоптав ноги по мхам, лопухам, трескучему хворосту, а порой проваливаясь по колено в мокром березняке, решила пойти назад, пройденным уже путем, и понырять за эмалированным ведром…
'Эм-м-м-м-э хэйк, эм-м-м-м-э хэйк', — послышалось где-то рядом, и это был человеческий голос. Я обернулся. Маленький, нет, наверное, крошечный человек сидел и мычал над каким-то ростком. По привычке я смотрел на этого человека и пытался понять, кто он. И вдруг понял, что смотреть можно на него, рядом с ним, сквозь него — и это будет абсолютно одинаково. Он не вызывал никаких эмоций. Ему не хотелось противостоять кому- то, его бы никогда, наверное, не обидели в большом городе, потому что жесткость и жестокость ударились бы в пустоту. Но это была не та пустота, это была пустота высшая, ибо в это мгновение с ним говорил корень — дитя природы. А ведь жестокость и злость — это горбатое и порой нелюбимое дитя.
Он просто выставил руку — и я остался стоять, не двигаясь. Человек то ли говорил, то ли пел какие-то заунывные слова и гладил землю, под которой был корешок тоненького ростка с серыми незаметными соцветиями. Потом он деревянным ножом обкопал росток и несильным нажатием правой руки медленно перенес корень из земли в левую руку Потом положил его рядом с ямкой, подошел к одному дереву, невероятно сильными руками (это я почувствовал сразу) дернул кору; подошел к другому — сделал то же. К третьему, к четвертому, стараясь далеко не отходить от ямки, которую выкопал. И, наконец, вдруг на пятом непонятным движением вырвал большой кусок коры.
Полусилось! — радостно обернувшись, сказал он мне. Корень завернул в оторванную кору. Кору, завернул в тряпку. И все это положил к сердцу, за одежду.
Ты кто? — спросил он меня. И вот тут я впервые в жизни понял, что попал в неразрешимую ситуацию. Я долго напрягался, пыжился, пытался что-то сказать. Потом, опустив голову, тихо и жалобно ответил:
Сережа
Холосо, — одобрительно сказал человек. — А это сто?
Ну… это я, — жалобно произнес разнорабочий.
Осень холосо, — успокоил меня человек и остался стоять, по доброму улыбаясь и глядя на меня. Мы долго стояли, теперь мне кажется, что вечность.
Кусать будешь? — спросил он.
Конечно, — живо согласился я. И еще, самое главное, в тот момент я произнес совершенно случайно фразу, которую должен был произнести. Но глубоко уверен, что меня подтолкнули к этому та ничтожная частица добра, которая осталась во мне, и воспоминания о начальнике, спасибо ему.
Я хочу быть с вами, — произнес я
Кусать будешь? — улыбаясь, повторил человек.
Да, да, буду, — закивал я
— Поели…
Ox уж это «посли»! Шли мы, шли и шли. И, если бы не этот человек, я готов был упасть в ноги своему начальнику и нырять до глубокой осени за эмалированным ведром.
Я пишу сейчас не о природе Дальнею Востока Я пишу для вас о ценнейшем богатстве — о просветленных человеческих душах, с которыми столкнулся. Но для очень уж рьяных любителей природы я скажу, что шли мы сквозь лет бабочек, они были все белые и небольшие, но в желтых, розовых, красных, черных пятнах и разводах. Порой приходилось отдергивать ногу, чтобы не наступить на огромных жаб, сидящих под лиственницей.
Я не понимал, зачем иду за маленьким, неутомимым, молчаливым, странным человеком. И когда только на третий день он поделился горстью жареной сои, мне стало страшно. Но еще более странным было то, что от этой сои я почувствовал силу. И это — не обман.
И вот на подъеме вверх, прямо в лесу, мы зашли, не сгибая головы, в широкое земляное отверстие, ступили на пол из плотно прилегающих обструганных бревен. Такими же были стены и потолок. По сторонам этого пятнадцатиметрового деревянного тоннеля были небольшие, в полроста, входы через каждые два метра. В конце тоннеля деревянный пол прерывался и прямо на земле стояла металлическая печь. И если все время кормить ее деревом — зимой было очень тепло.
В глубине, возле самой печи, мой новый знакомый стал на колени, не спеша пробормотал несколько фраз. Немного пошелестев и чем-то пошаркав, он зажег светильник, который больше походил на пиалу с огоньком внутри. Светильник стоял на столе высотой сантиметров сорок, который стоял на непонятно как сплетенной и очень жесткой соломе. Моя голова упиралась в земляной потолок, поэтому я сел, скрестив ноги.
Юнг, — тихо произнес человек.
Я понял, что это имя, и кивнул головой.
Тебя я буду спасал осень сильно Ты — мертвая, но тебя мне дать Великий Создатель. Ты есть моя новая лестница.
Потом, немного подумав, он по-детски рассмеялся, покачал головой в знак несогласия с собой:
Ступень, — поправился Юнг.
'Ничего себе, — подумал я, — «мертвая». Создатель, какой то… С ума сойти можно. Допрыгался. Доездился. Куда идти? Где искать родной вонючий город?'
Я не помню, сколько проспал. Сильно болели ноги. А когда вспомнил, куда попал, стало не по себе. Была, абсолютная тишина и темнота Пару раз несильно ударившись головой, я вышел в длинный коридор. Потом из него спустился на небольшую поляну.
Там стояло человек сорок. И все, увидев меня, рухнули на колени, низко опустив головы, зачем-то выставив вперед правую ладонь. Остались стоять только мы с Юнгом. Напуган я был, конечно, до предела, и уже начал подумывать, не рухнуть ли и мне на колени. Но тут Юнг вдруг что-то сказал, резко и коротко. Все встали. Я посмотрел на Юнга, и ноги у меня стали ватными. Никогда в этой жизни мне не было еще так страшно. Передо мной стояла высохшая хищная птица с острым с пронзительными глазами, которые легко могли сбить с ног — это я понял сразу.
Интелесно? — спросил он, превращаясь в улыбчивого доброго и прозрачного человека.
Угу, — промычал я. И тут я понял, что никогда мне не вернуться назад, что произошло чудо, о котором мечтает каждый. Но почему такое страшное?..
Снова прозвучала какая-то команда. Все сели, скрестив ноги, перед уже сидящим
Юнгом.
Иди, — сказал он.
Я сел с толпой, которая была одета просто уникально: в фуфайки, летные кожаные куртки, рубашки… И что больше всего меня поразило — одни были одеты тепло, как зимой, другие — обычно, по-летнему.
Создатель послать больной и мертвый… 'А, это обо мне. Интересно, как мертвый может быть больным?' — подумал я.
Их много, — продолжал Юнг, — он им помогать, когда уйти.
'Для меня старается по-русски', — подумал я.
Разве знал я тогда, что великая и, может, последняя корейская община хотя бы мной замаливала грех всего умершего человечества, которое, не желая этого, умертвило себя, поспешив жить красиво (как ему казалось) и прогрессивно. Разве мог я знать тогда, что нет восточной культуры и философии, а есть просто знание, которое родилось вместе с людьми. Мне страшно, что я делил мир на традиции, культуры, национальности. Ну, не виноват Восток, что он самый древний! И что все или почти все началось с него: единение с природой, умение разговаривать с ней, слушать и понимать ее. Да просто быть частью того, из чего мы давно выпали. 'Мертвая и больная…' — как страшно говорил Юнг.
И пришли демоны, и покрасили людей в разные цвета. И объединились люди: красные с красными, черные с черными, желтые с желтыми, белые с белыми И каждые посчитали себя лучшими, чем другие, и решили стать мудрее, чем другие И все дали Космосу свои имена. И все говорили, что они ближе к Нему и Он любит их больше.
Ну, пусть даже так. Но ведь есть люди, которые и вовсе, как они говорят, не хотят ждать милости от