природы, а берут, что желают. Как же можно ждать милости от самого себя и у себя же брать?.. Юнг говорил, что это демоны. Какой ужас! Ведь их больше! Как страшно и непонятно было тогда…
Но были проблемы и попроще. Община обслуживала и кормила себя сама. Работали все, кроме нас с Юнгом. Он спокойно заполнял мою пустоту. Но я ощущал, что Юнг очень спешил. Как удивлялся я тогда всему новому! Стихий четыре: земля, вода, воздух, энергия (солнце). Когда они соединяются, происходят страшные катастрофы. И еще, когда они соединяются, происходит жизнь. Ведь мы тоже состоим из этих стихий. А значит, поняв их и овладев ими, мы можем разрушать и создавать. Вот как страшна пустота в человеке. Пустой, мертвый, а значит — ему все равно. Мне стало легко. Я понял, что не замыкаю космическую цепь, я — не частица, а точная копия Космоса. Хотя, может, и частица. Но, Создатель, спасибо Тебе за разум! Я никогда не буду разрушать. Я точно знаю, что такое разум. Это — созидание. И пусть вначале это не судьба и не спасение чего-то, а помощь ближнему хотя бы тем, что умеешь унять его боль.
… Сошли с неба демоны Один дал человеку попробовать молока. Тому понравилось. Второй дал попробовать яйцо. Тоже понравилось. Третий — кусок младшего брата. И тоже понравилось. Стал человек грешен, болезнен и смертен.
Себе я нравился. Похудел килограммов на двадцать — ведь братьев меньших в общине не ели. Как говорил мне однажды, улыбаясь. Юнг:
Скусал младсего — и до стареете рядом.
Осень пришла совершенно незаметно. Начали топить печь. И я почему-то завшивел. Когда обнаружил этот печальный факт, молчал, крепился дней пять. На шестой день подошел Юнг.
Совсем еще Сережа мертвая, — покачал головой он. — На, пожуй, — сунул он мне в руку пучок травы. И проблема была решена.
И еще меня мучило, что мне не давали заниматься тем, что в городе называется кунг-фу. Я наблюдал за работой Юнга и не мог понять, почему два бойца, плавно, совершенно не спеша, удивительно красиво, долго двигаются друг вокруг друга с абсолютно одинаковой скоростью, совсем не нанося ударов. И только через три, а бывало, и через пять минут Юнг касался партнера. И тот, которого коснулись, улыбаясь, кланялся.
Однажды после бури всей общиной притащили сломанное дерево. И каждый старался разбить на дрова ветку потолще. Юнг долго смотрел, улыбаясь. Потом встал. Община замерла в ожидании. Подойдя к дереву, он постоял несколько секунд.
Вода, — тихо произнес Юнг и, подняв руку, обрушил ладонь на ствол. Дерево лопнуло пополам. Я понял, почему улыбался и кланялся тот, кого касался Юнг.
Я очень хочу заниматься! — подбежав к Юнгу, с поклоном выдохнул я. Юнг внимательно смотрел на меня.
Скажи, зачем это нужно? — смутившись, спросил я.
Стоб знать, мозесь ли ты вода, земля, воздух, солнце. Насинать осень плехо. Синий весь.
А это? — я сымитировал красивые движения.
Это совсем потом, — засмеялся Юнг. — Снасала рук в рук, чистый быть нада.
Но так как я ничего не понял, то он ткнул пальцем в мою руку. Обжигающая боль ослепила меня.
Грязна осень, вот и больна, — улыбаясь, объяснил Юнг. — Чистый больна мала.
Однажды зимой я спросил Юнга, что он думает о женщинах. Он, посмотрев на меня, пожал плечами.
Зенсина, обсина, осень плехо.
Я сказал, что понимаю. Община имеет свою цель, она учит других, живет в аскетизме, но ведь женщин не отрицает. Юнг снова пожал плечами:
Мусцина — семя, зенсина — земля. Создатель все делить пополам.
Плохой семя садить — плохой росток расти.
Я понял, что для него это просто и ясно. Ведь женщина действительно, в буквальном смысле, все вбирает в себя от мужчины: его мысли, его цель, да и его самого. А если нечего дать? Нечего посадить?
И вдруг я понял самое простое, чего не смог бы понять никогда.
'Она его за муки полюбила, а он ее — за состраданье к ним'. А раньше сострадание я путал даже не знаю с чем. Строки казались глупыми.
Путь, знание — ведь это тоже страдания, пусть радостные, но все же страдания. Я начал вспоминать классиков. Набор был небольшой, но я вспомнил: 'Потеряв любовь женщины, можно винить лишь себя'. Ox, как не хватает Юнга с его объяснениями! Нет, не демоны они. Ведь чувствовали это, только до конца не объясняли. Наверное, не могли, а может, и не хотели. Нет, все же без демонов здесь не обошлось…
Мы с Юнгом вышли подышать на мороз. Зимой община затихала. Юнг тренировался, а я хрустел снегом вокруг него, расточая похвалы и восхищаясь. На двух мощных столбах, вкопанных в землю, на цепях висело бревно в два обхвата. Юнг сильно отталкивал его от себя. Бревно далеко отлетало и, вернувшись обратно, мягко оседало в ладонях.
Вода, — ласково говорил Юнг.
Еще Юнг часто рассказывал о великом Учителе, который давно учил его. Об Учителе Няме.
Великий Учитель пять лет назад ощутил желание уединиться навсегда. Вдали от общины Юнг и еще несколько человек выкопали небольшую землянку с очень узким входом, пол выстлали мхом, на котором тает снег — и в норе становится тепло. И до сих пор человек из общины раз в четыре дня носил горсть сои и оставлял за десять метров от землянки. Учителя не видели пять лет. Но сои не остается.
Юнг показал удивительную вещь: два куска рельса, непонятно откуда взявшегося в этих местах, который Ням, прощаясь, разбил рукой.
Это солнце, — с трепетом говорил Юнг, поглаживая куски рукой. — Ням лечил больных не травами.
А чем же? — удивился я.
Улыбкой, словом, взглядом, — с почтением поклонившись, ответил Юнг.
Няма я увидел летом, когда большая часть общины обновляла деревянные приспособления для занятий воинским искусством: качающиеся на привязи бревна и столбы, ощетинившиеся заостренными жердями…
Все одновременно увидели его — светлоликого седого Старца с чистыми раскосыми глазами.
Великий Учитель, пройдя сквозь оцепеневших людей, подошел к Юнгу. Он обратился к нему без смешного акцента:
Мальчишка, — спокойно произнес Ням, — когда ты успел стать таким грязным? Или ты успел полюбить человеческую лесть? Я наивно поверил, что Создатель призвал меня для высшего покоя. Будет ли мне прощение за мое несовершенство и поспешные шаги?..
Юнг стоял, дрожа, как дерево во время бури.
А может быть, ты начал хранить секреты, которые я более шестидесяти лет с мольбой пытаюсь передать всем, кто рядом? Или ты забыл, что секреты есть только у мертвых? За всю мою жизнь таких как ты, у меня было только трое. А может быть, уже только двое. И то они далеко отсюда.
Учитель, я полностью раскаиваюсь.
Раскаяние — это сокрытие. Полное раскаяние — полное сокрытие. Кто словами раскаялся после содеянного, тот попытался скрыть содеянное. А скрывают только черное, светлое — отдают. Истинное раскаяние — это деяние.
Юнг упал на колени, протянув перед собой правую руку. Губы его дрожали. И тут я до конца понял значение этикета: он отдавал руку Учителю. Община все так же стояла в оцепенении.
Встань, — продолжал Ням, — у нас не так много времени. Его нужно учить. — Он кивнул в мою сторону. — Из рук в руки.
Потом, повернувшись, внимательно заглянул в меня. И вот тут у меня впервые появилось чувство, о котором мне рассказывал Юнг. Не просто догадка или какое-то предчувствие, а четкое, всепоглощающее чувство, буквально ощутимое, даже зримое каким- то странным внутренним зрением. Это чувство было
