когда я стал бы героем соцтруда. Меньшего она не желала. А мне, к сожалению, трудиться не хотелось.

Прости меня, мама, но я точно знаю, что мой бедный пала со страшной силой в тебя влюбился, вернее, в твою красоту. Он не ведал о твоей жизнестойкости, твоей ярости, твоих высоких стремлениях. Он видел только твои красивые глаза и удивительную улыбку, которая до сих пор смущает мужчин, не махнувших на себя рукой. А потом он с такой же страшной силой улепетывал (другого слова не подберешь), оставив все, начиная от носков и заканчивая единственным сыном.

Бедный папа, ну почему же в твоей жизни не встретился дедушка Ням? Тебе бы не нужно было бегать к другой женщине, послабей. И опускать глаза перед все тем же единственным сыном.

Будучи спортсменом, штангистом — человеком, побеждающим металл, — ты не смог победить маленькую, чуть больше метра пятидесяти женщину, которую безумно любил и, наверное, любишь сейчас. Почему я так говорю? Да потому что знаю один секрет мать до сих пор любит тебя. Я даже знаю почему. Потому что ей было шестнадцать, а тебе — семнадцать. И ты был первый. А это уже правильное начало. Вот только тебе никто не объяснил вовремя, что с этим делать. Каким бы там Драконом или Рыбой она ни была — это не важно. Просто ты не был ведущим. И это не твоя вина.

Вот еще одна, казалось бы, безвыходная ситуация. Но это только лишь 'казалось бы'. Конечно, мне легко рассуждать сейчас. Милые, родные мои, простите за то, что я так смело рассуждаю теперь. Но знайте — дети даются для испытания. Очень большой грех, если вы не ведете их в жизни. Какое там ведете! Вы их даже не понимаете-Есть старость, а есть мудрость. Старость страшна. Она сидит на скамейках, беззубая, отвратительная, шамкающая, осуждающая все, дряхло хихикающая над всеми, затхлая и ненужная. Мудрость же — спасение. Она помогает юным, молодым, малознающим; она растит, она сильная, не дряблая и не толстая. Мудрость не разлагается даже в самый последний момент и умирает со счастливой улыбкой на губах. Ох, как хочется такой мудрости!..

За дверью послышался шорох и вопль Святодуха. Я сразу пришел в себя. И вдруг понял, что я — это не я. Господи, что делать? Для всех в этом мире три года — не срок. Для окружающих никакой я не Мастер, а вторая степень какой-то там общины вообще ничего не значит. Я даже не знаю, каким языком и образами говорить мне в этой жизни. Все истинно близкое и родное, вся мудрость общины — все показалось далеким и расплывчатым. Стало одиноко и страшно…

До того, как уехать далеко, я какое-то время прожил отдельно от всех, в полуразваленной квартирке, оставшейся после бабушки. И когда мы не виделись долго с матерью, ее ярость и эмоции, поднявшись до самого верха, захлестывали меня вместе с развалюхой.

Мама, купив что-нибудь вкусное, шла на расправу с сыном. Добрая, интеллигентная женщина, переполнившись эмоциями, становилась демоном и как всегда неожиданно появлялась с сумкой на пороге.

Здоров, подлец! — рявкала она и переступала порог, помахивая тяжелой сумкой.

В тот раз были яблоки…

Где ты шляешься? У меня дважды останавливалась печень, а скорая приезжала три раза, — с необыкновенной мощью в голосе и легко перебрасывая сумку из руки в руку, объявила она. — Я только отошла — и сразу тащусь к тебе. Вдруг что с моим мальчиком?.. А ты сидишь здесь с друзьями и что-то жрешь.

Друзей я опускаю вообще, ибо в тот момент они забирались чуть ли не под стол, не выдерживая мощи водяного супердракона.

Я сдохну, а ты не будешь знать, где моя могила! — закричала она, переходя на плач и одновременно швыряя в меня сумку с яблоками. И я не всегда успевал уворачиваться, как в этот раз. Обычный приход мамы, к которой я приходил еще реже. 'Что же делать? — подумал я. — Ведь они-то не изменились, а мои изменения ничтожно малы перед окружающей мощью'.

За дверью опять рявкнул Святодух, и я вспомнил его явление в нашу жизнь…

Я сидел у себя в комнате и опять что-то ел. Слава Богу, был один. А ел я почти всегда, потому что свою большую оболочку надо было усиленно тянуть по жизни. В дверь робко постучали. И я увидел вошедшую маму. Кусок застрял в горле.

— Здравствуй, сынок, — нежно, почти шепотом, миролюбиво улыбаясь, сказала она.

Поверьте, это был удар. И я подавился. Она долго спасала меня, усердно стуча по спине. До этого могла вылечить одним ударом.

Сереженька, мне нужно поговорить с тобой. Ну, не смотрн на меня такими безумными глазами, — попросила мать. Я задрожал от ужаса.

Что случилось, ма? — спросил я.

Все нормально, сынок, — ответила мать и в первый раз не стукнула, а погладила меня по голове.

— Ну-ну, мама, — продолжал дрожать я.

Сынок, что ты скажешь, если я выйду замуж?.. Все стало на свои места. Я не был мальчиком- паинькой, да и особенно культурным. Поэтому, грохнув кулаком по столу, заржал, как сытый конь. И тут же испугался опять. Мать подняла на меня свои неестественно мягкие глаза и тихо сказала:

Какой ты у меня некультурный…

Это было действительно странно. У меня всегда было такое впечатление, что папа, убегая от нас, всем мужчинам рассказал о страшной маме. Поэтому они всегда боялись даже одного ее взгляда. Кстати, после этого я понял, что мой папа был не из слабаков. Мама была красавицей настоящей, но больше не рисковал никто…

— Кто он? — прохрипел я.

У него удивительное имя, — закатив глаза, мелодично пропела мама. — Его зовут Георгий Серафимович Святодух.

Я никогда не был религиозен, но меня охватил священный трепет. Представилось нечто нежное, даже прозрачное, необыкновенно мягкое, обволакивающее, несущее в нашу семью покой, смирение и спасение. Георгий Серафимович Святодух… Это ж надо!

Он — удивительный мужчина, нежный, он понимает меня, — в трансе продолжала мама: — А какой умный!.. Сереженька!.. — Мама поцеловала меня в лоб. — Приходи завтра днем. Георгий Серафимович хочет посмотреть на тебя.

Она попрощалась и выплыла за дверь, как облако. А говорят: чудес не бывает!

В двенадцать ноль-ноль я стоял перед дверью… Перед этой, возле которой сейчас сидел. Обычно я звонил так, что мама никогда не сомневалась, кто это. В тот приход позвонил только два раза.

Наверное, сын, — услышал я, и дверь отворилась.

Заходи, — чарующе улыбнулась мама. И я с трепетом шагнул в неизвестное.

И вдруг из гостиной трехкомнатной квартиры раздался (я не преувеличиваю) утробный рев.

Ну-ну, — задребезжали стекла в окнах. — Ну-ну, покажи мне своего сынулю.

'Бежать!' — мелькнула у меня первая мысль.

Заходи-заходи, — нежно подталкивала меня мать в комнату. Я зашел в гостиную и увидел. Прости меня, Серафимыч, хотя я тебя очень люблю и уважаю, но это правда. Увидел нечто ужасно огромное, похожее на гориллу, которая легко могла бы разорвать слона. Моя мама, которая сразу стала жалкой и крошечной, засеменила к тебе, села рядышком, наполовину утопив свою красивую голову в твоем мохнатом плече, а я стоял по стойке «смирно» и, открыв рот, смотрел…

В понимании моей мамы это и был сверхмужчина. Настоящий красавец. Я не спорил.

Серафимыч зажал мою пухлую лапку в своем кулачище. Вставать ему было не нужно, он дотянулся до меня и так, да и роста, хоть он и сидел, был со мной одного. Я почему-то уверен, что меня он про себя называл, конечно незло, но шпендиком.

Ну, Серега, отдашь мне свою мать? — пророкотал он. 'Ха! — подумал я. — Есть ли на этом свете человек, который что-нибудь тебе не отдаст?'

Сереженька, — пропищала из-под плеча моего двоюродного папочки мама, — Георгий Серафимович тридцать лет проработал на корабле, в машинном отделении. Даже в Китае был.

'При чем здесь Китай?' — подумал я, но понял происхождение утробного рокота, который должен был перекрывать стук машины.

Сила победила силу. Эго не значит, что зажила моя мама в гармонии и счастье. Она продолжала

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату