Братья встали, каждой клеточкой ощущая блестящую новизну своей исключительности, и прошли по проходу за пыльные зеленые портьеры в купе отдыха. Черные кожаные сиденья были уже заняты манитуанской аристократией. Несколько мальчиков примостились на краях металлических умывальных раковин. Дядя Сэнди прислонился спиной к настенному зеркалу и попыхивал трубкой.
К Стреляным Воробьям принадлежали несколько молодых вожатых из числа бывших заслуженных воспитанников, все ведущие спортсмены, такие, как Йиши, Гуч Лефко и Ленни, а также несколько мальчиков наподобие Герби и Клиффа, которые сумели выделиться чем-либо необычным. К примеру, Уилли Сутро был самым обыкновенным мальчиком из средней группы, только вот приехал он из города Толедо, штат Огайо. Поскольку все остальные в лагере были из Нью-Йорка, Уилли окружал некий ореол географического превосходства, благодаря которому его скоро избрали в Стреляные Воробьи.
Невозможно описать, какой благодатью почиталась в «Маниту» принадлежность к Стреляным Воробьям, да в этом, к счастью, и нет необходимости. Ведь где бы ни жили люди, какое положение ни занимали бы, сколько бы им ни было лет – везде есть свои Стреляные Воробьи, и каждый читатель отлично знает, до чего это славно – входить в круг избранных и до чего обидно остаться вне его. Как бы они ни называли себя – круг, клуб, общество, землячество, – это те же Стреляные Воробьи, а вся их заслуга заключается в том, что несколько человек собираются вместе и с важным видом постановляют считать себя лучше прочих людей. О своих притязаниях выскочки заявляют без тени сомнения, поэтому неудачники, оставшиеся за чертой, обычно не осмеливаются обжаловать их приговор. В день Страшного суда эти условности сгинут, и мы все, как один, станем Стреляными Воробьями.
Дядя Сэнди спрятал трубку, подтянулся и поднял правую руку, поджав два средних пальца под большой, а указательный и мизинец выставив рожками.
– Кобул, Стреляные Воробьи, – произнес он нараспев.
– Кобул, Магистр, – вторили ему остальные, подражая его жесту.
Старший вожатый опустил руку, вышел из образа проповедника и заговорил обычным тоном:
– Итак, юноши, вам известен стародавний обычай Стреляных Воробьев – устраивать последнюю встречу в поезде. Старожилы открывают новым членам ордена, избранным в этом году, великую тайну – подлинный смысл пароля «Кобул». Новички-то, наверное, думают, что это столица Афганистана, – понимающе ухмыльнулся дядя Сэнди.
Вновь принятые сконфузились, а старожилы умудренно переглянулись.
– Вовсе нет. Пишется так: К-О-Б-У-Л. Кобул, К-О-Б-У-Л… А сейчас Стреляные Воробьи шепотом объяснят новичкам настоящий смысл пароля.
Гуч Лефко за руку притянул к себе Герби, наклонился и сипло сообщил: «К-О-Б-У-Л. Клянусь! Обещаю: Увидимся Летом! Кобул!»
– Кобул! – шепнул в ответ Герби, догадываясь, что так надо. Но ритуал не увлек его, и от разгадки страшной тайны не захватило дух. Его мучило неприятное напоминание Клиффа об украденных деньгах.
– Ладно, юноши, – сказал дядя Сэнди. – Теперь запомните: это тайное слово нельзя произносить под страхом бесчестья до следующей встречи на обратном пути из лагеря, вот так. Что ж, ребята, вы – гордость «Маниту», и лето прошло великолепно, не правда ли? Конечно, правда. Так что еще раз спасибо за бесценную помощь и… КОБУЛ! – Он снова отсалютовал рожками, и все Стреляные Воробьи ответили таким же приветствием и паролем.
Герби окинул взглядом сгруппировавшуюся в купе отдыха гордость «Маниту». Еще неделю тому назад Герберт помышлял о своей принадлежности к этому высшему сословию не более чем об избрании на пост президента Соединенных Штатов. Эти верховные существа, которые так здорово бегали, прыгали, плавали и бросали мяч, были земными исполинами, а он прозябал среди убогих коротышек. Теперь же, в городских костюмах, стиснутые в этом купе, они сильно смахивали на компанию школьников в трамвае после уроков. Стоило Стреляным Воробьям выехать за пределы «Маниту», как их лоск заметно поблек.
Дядя Сэнди задержался у портьер и сказал:
– Стреляным Воробьям предоставляется исключительное право пользоваться купе отдыха еще четверть часа. После этого разойтись. – Он вышел.
Один из вожатых начал угощать сигаретами; двое из самых старших взяли по сигарете и неумело запыхтели. Спортсмены завели смешливый разговор про девочек старшей группы. Кто-то поддел Йиши насчет Фелисии. Тот ответил сердито, и Герби почувствовал, как у него запылали щеки.
– Свалим отсюда, Клифф.
Братья первыми покинули благородное собрание. Пока братья шли по качающемуся проходу к своим местам, с ними по-дружески заговаривали и шутили, поскольку их подвиги были еще свежи в памяти ребят. Но Герби не слишком радовала популярность. Ребята как-то переменились. Он привык видеть эти лица над коричневыми полуголыми телами. Разряженные, упакованные в громоздкие городские костюмы, сдавленные чистыми воротничками и болтающимися галстуками, они выглядели иначе. И не один Герби ощутил эту перемену. По всему вагону разговор утратил летнюю легкость и озорство, течение его стало сбивчивым, робким либо чересчур шумным. Узел общей судьбы, который до сих пор связывал мальчиков, ослабевал. Товарищеская близость быстро уступала место отчуждению. Последним средством, способным добавить тепла в беседу, было позлословить насчет мистера Гаусса, но даже эта тема не могла уже раззадорить детей, ведь за поворотом их ждала свобода.
– Хоть бы уж скорей приехали, – сказал Герби, тяжело опускаясь на сиденье.
– Это точно, – согласился Клифф. – А скажи, Герби, ведь туда ехать было здорово.
Герби откинулся на подголовник и задремал. Это был не освежающий короткий сон, а полузабытье- полубдение, в течение которого мальчику раз десять являлось строгое лицо отца, выслушивающего его страшное признание.
– Герби, обед.
Мальчик открыл глаза и увидел, что в проходе стоит дядя Сид и протягивает ему сандвич в обертке и пакет молока. Клифф уже снимал обертку со своего сандвича. Герби взял еду и поблагодарил вожатого. Выглянув в окно, наблюдательный мальчик определил по пейзажу, что они уже гораздо ближе к городу. Девственной природы не было и в помине. Мимо проносились шоссе с ухоженным кустарником по обочинам, кучки обустроенных, опрятных домов и даже целые деревни. Цепенящий страх отбил у него аппетит. Герберт куснул сандвич и отложил еду в сторону. Молоко ему удалось выпить почти до дна, но каждый глоток давался с трудом.
Самое удивительное, что бояться-то воришке было нечего. Ведь Джейкоб Букбайндер не знал о содеянном и наверняка встретит сына с нежностью. Но Герби омерзительно было представлять, как он посмотрит в глаза отцу. Вскочив с места, он прошел в задний тамбур вагона и принялся расхаживать взад- вперед по грохочущей, продуваемой сквозняком клетушке, силясь отыскать лазейку в западне, которая должна была вот-вот захлопнуться.
За лихорадочными мыслями о спасении он еще успевал дивиться своей преступной глупости. Ночное путешествие в город, кража, ошеломительный успех горки – все это казалось более фантастическим, менее осуществимым, чем многие его мечты. Неужели все это было на самом деле? Неужели он, Герби Букбайндер, ученик 8 «В», сделал это? Зря старался. Все пошло насмарку, остались только измученная совесть и неоспоримый факт, что пятьдесят долларов все-таки похищены из сейфа Хозяйства и похититель – он. Герби метался один по тамбуру, точно перепуганная мышь, и колотил себя кулаками по голове.
Прошло полчаса; Герберт вернулся на место мрачный и мертвенно-бледный.
– Знаешь что, Клифф?
– Что? – Клифф оторвал глаза от потрепанного журнала «Жуткие рассказы», в котором увлекся чтением сочинения, озаглавленного «Кладбищенские кровопийцы».
– Я придумал, как быть с деньгами.
– Да? И как? – Клифф отложил журнал и с интересом взглянул, на брата.
– Я их верну, – с пафосом сказал Герби.
– Хм, но как?
– Знаю, что ты скажешь. У меня их нет. А я скоплю. Я подсчитал: мне дают по двадцать пять центов в неделю на леденцы и газировку. Ну, а есть-то их не обязательно, верно? Двадцать пять центов в неделю – это тринадцать долларов в год. Через четыре года у меня будет пятьдесят два доллара. Тогда я пойду к папе, отдам ему деньги и расскажу все, как было.
