камышей вылетели утки, затем поодаль проплыла одна, вторая, третья утка с утятами, где-то плеснула крупная рыба, а из леса стали доноситься сначала робкое, а затем все более громкое кукование и барабанная дробь дятла. И Алеша забыл про рыбную ловлю. Вот зачем он сюда приехал, вот что должен был он увидеть собственными глазами и услышать собственными ушами – как просыпается Ока, лес, земля, наконец, весь мир! Как мир управляется солнцем, как солнце, согревая воду и землю, дает начальный импульс движению дневной жизни! Как замечательно, как красиво все вокруг, как совершенно! Может быть, не совсем так в те дни думал Алеша. Но он совершал открытия, он был околдован миром и смотрел на него широко раскрытыми глазами, он сделал маленький шажок к пониманию красоты. Алеша давно не смотрел на утопленный поплавок, папа сам снял с его удочки увесистого окуня: мальчик был погружен в новое, почти недетское ощущение окружающего мира. Папа забросил еще раз Алешину удочку, и на сей раз Алеша вытащил плотвицу, но без азарта и энтузиазма, с каким таскал ершей у переправы. Солнце было уже высоко, и неожиданно папа спросил:
– А не пора ли, Алеша, встречать маму? Надо идти по берегу в сторону парома, и вы встретитесь. Ты плаваешь, как топор. До берега через камыши здесь метра четыре, но неглубоко. Я тебя провожу.
– Зачем, я сам.
– Будешь сам, когда научишься плавать. С лодки слезай осторожно, тихо. Я первый, затем ты, без всплеска, тихо, тихо. Коля, я тут же вернусь.
– Хорошо, а то скоро надо сматывать удочки.
Когда Алеша увидел маму, то бросился к ней навстречу. Обнимая и целуя ее, он возбужденно рассказывал о новом самом главном открытии, которое он сделал сегодня: как прекрасен мир, как его будит солнце, как каждую минуту меняется окраска неба и реки, как по своим правилам живут рыбы и птицы, и что всеми процессами на земле руководит солнышко.
– Я теперь лучше понимаю древних египтян, которые жили не возле, а вместе с самой природой – не так, как мы в городах, вдали от нее. Вот почему они обожествляли солнце, как прародительницу всего живого, помнишь, я читал об этом в книжке о Древнем Египте.
Однажды выдался ветреный день, а папа как раз был свободен, и они решили запустить воздушного змея. Кстати, воздушный змей, сделанный из легких и прочных дранок, связанных между собой промасленной бумагой, с длинным хвостом из рогожи и крепкими бечевками, давно дожидался своего часа. Поскольку Алешу было трудно привлечь к изготовлению змея из-за его занятости всевозможными важными делами, папа сам смастерил змея. Высотой с Алешу, змей должен был обладать достаточно большой подъемной силой. Вот папа с одной стороны, а Алеша с Витей с другой стороны понесли змея к самому высокому обрыву над Окой. С ними пошла мама, державшая большую шпульку с бечевкой, и рядом с ней Мишка. Шпульку надели на заколоченный в землю заранее приготовленный металлический прут. Ребята едва успели расправить хвост змея, как папа, сделав нескольких шагов и держа змея за узду как можно выше, направил его навстречу ветру, набирающему силу, и крикнул, что можно пускать. Тут же была отодвинута в сторону упругая пластинка, прижимающая бечевку к шпульке, и под крики «Ура!» змей начал стремительно набирать высоту. А к змею полетели заранее заготовленные на плотных листах бумаги «телеграммы» с такими словами: «Змей, привет от землян!», «Змей, ты бесстрашен, как летчики-пилоты и полярники»… Телеграммы через прорезь надевали на бечевку, они летели одна за другой, и всем было весело, особенно Мишке.
На следующий день папе надо было ехать в Москву. Станция железной дороги находилась на противоположном берегу Оки, в семи километрах от переправы. Цесарку поставили под легкий кабриолет с козлами и откидывающимся верхом на случай дождя. На козлах сидел Вася. Было решено, что Алеша с мамой проводят папу: либо до станции, либо после переправы на пару километров. Все зависело от Цесарочки, как она будет идти – легко или с напряжением. Алеша расположился между родителями, обхватил их сзади руками, насколько мог, и экипаж медленно тронулся к переправе. Цесарка шла легко, явно без усилий, и этому все радовались. Значит, окрепла. Но как осторожно она шла, выкидывая передние ноги несколько вперед, как бы ощупывая дорогу! Вася внимательно смотрел за дорогой, словами и легким похлопыванием по крупу кнутовищем подбадривая лошадь. И ничем нельзя было отвлечь Васю от этого занятия. Он был одним из экзаменаторов на пригодность лошади к такой службе. И вдруг Цесарка заржала, словно хотела подтвердить, что она готова работать, она – не нахлебник и может честно зарабатывать свой хлеб. Алеша соскочил с коляски, он прыгал и хлопал в ладоши от радости.
– Ну и чумовой же ты, Алешка, – потеряв всякую степенность, басовито, со слезой в голосе, прикрикнул Вася. – Будет жить наша Цесарка! – и он, спрыгнув с козел, полез к ней обниматься, но его опередил Алеша. Какая радость для всех – Цесарка доказывает свое право на жизнь, она понимает, что это ее первый экзамен.
Наступила вторая половина августовских дней, быстро летевших к сентябрю. Каникулы заканчивались, скоро в Москву, а там – в школу – занятие обязательное, но не всегда интересное. Усевшись опять на свое место и так же, как прежде, обхватив маму и папу, Алеша стал увлеченно рассказывать, что ему дали каникулы.
– Во-первых, я понял, что такое красота, как замечателен и удивителен мир, заполненный различными особями. Такой термин употребляет Брем и еще кто-то. Все живое существует на равных с нами правах, и мы не можем эгоистически использовать то, что создала для мира природа. Это главный мой вывод за всю мою жизнь. Во-вторых, мне не удалось выполнить план по чтению. Прочитал Виктора Гюго «Отверженные» и «Собор Парижской Богоматери», Альфонса Доде «Тартарен из Тараскона», Александра Грина «Алые паруса», каждый день перелистывал однотомник Брема. Это мало, но не хватало времени. В-третьих, я очень полюбил Мишку и буду по нему скучать. Все.
– Скучать по Мишке – это тоже достижение за каникулы? Я вполне серьезно и по-мужски: в Москве у нас одна комната в коммунальной квартире, и далеко не все соседи приятные люди. Вспомни скандалы, драки. Разве можно в такую обстановку ввести большую собаку, привыкшую к свободе? При всей вашей взаимной любви, Мишка зачахнет в двадцатиметровой комнате. Ему нужна воля, которую мы ему не сумеем обеспечить, даже если Мария Васильевна его отдаст, в чем я сомневаюсь. Для нее Мишка – это и память об Иване Ивановиче, а разве можно память предать? Ты меня понимаешь, сын?
– Ну папочка, дорогой, как же я буду жить без Мишки?
Потом все трое долго молчали. Были слышны лишь размеренные шаги Цесарки, порой ускоряющей свой бег. Вася чуть-чуть натягивал вожжи, и Цесарка опять переходила на мерный шаг. И тишина! Какая кругом тишина: пустая дорога, небольшие перелески, дальше – поле, а за полем – бесконечный-бесконечный лес, без конца и края. Это уже за железной дорогой. Правда, в то лето так и не удалось сходить за грибами.
– Как мне с вами хорошо, как я вас люблю! Я все понимаю про Мишку, я переживу, как бы мне ни было тяжело. Какие были золотые дни: и солнце, и неожиданно налетающие грозы, с долгими-предолгими раскатами грома, которых так боялась кошка Мурка. Бедняжка залезала в постель под одеяло и тряслась от страха, а Мишка только вздрагивал при сильном ударе грома и тут же начинал вилять хвостом, когда я его стыдил. А освежающая прохлада Оки и наш маленький сад! До чего все хорошо!.. Мне почему-то кажется, что эти каникулы – мои последние беззаботные школьные каникулы, не может человек быть всегда таким счастливым!
– Ну почему же, должен! Короленко писал: «Человек создан для счастья, как птица для полета». Очень красиво сказано, и не более того. В жизни, конечно, счастье быстротечно, но чтобы оно длилось как можно дольше, за него надо бороться. Какая-нибудь пара маленьких пичужек вывела птенцов, и оба кормят их, совершая сотни вылетов в день, и они счастливы. Но вот появляется ворона, разрушает их гнездо, съедает маленьких птенчиков, а родители кричат, плачут, ничего сделать не могут. И их счастью конец: победила злая сила. Вот почему жизнь – это борьба, и побеждает сильнейший. И твои рассуждения о красоте, честные и романтические, построены на иллюзорности. Жизнь – прежде всего борьба, и она внесет в твои идиллические представления существенные коррективы. Ты у нас молодец, заметил многое, мимо чего дети обычно проходят.
И вдруг добавил:
– Я не мог уделить тебе много времени – за все каникулы всего пять дней. Но зато мама всегда рядом. Наша мама настоящий, правильный человек, и ты ее не только слушайся, но и слушай, слушай, что она говорит.
– Но зачем ты это говоришь? Зачем? Разве я не слушаю, что говорит мама?
