Алексей Петрович.
– Если весьма коротко, то большие трудности. Нам надо находить свой национальный путь развития страны, не по указаниям из Москвы. Мы совсем другой народ, и мы никак не вписываемся в ментальность великого соседа. Я не знаю, насколько нам близки венгры, но вот финны близки – они как для вас украинцы или белорусы. И мне кажется, если зайдет речь о конфедерации балтийских народов, то сближение будет происходить медленно и с трудом – что с Литвой, что с Латвией. Во-первых, все тот же разный менталитет, во-вторых, разные языковые группы и в-третьих, разные конфессии. Литву всегда будет тянуть к Польше. Может быть, историческая память станет руководить их сближением, как воспоминание о некогда великом польско-литовском государстве. Латвия – молодое государство, мы тоже, таких традиций, как у Литвы, у нас нет. Мы их будем вырабатывать всем народом.
– Ну что ж, Сильвер, успехов тебе и Эстонии во всех начинаниях. А продолжать дружить будем, надеюсь, государственные границы нам не станут помехой. Красоты южной Эстонии и маленького городка Отепя мы увозим в своих сердцах.
Однажды, вернувшись с прогулки, Алексей Петрович увидел, как Леночка что-то торопливо записывает в большой блокнот.
– Дорогая, чем ты занята?
– Хочу записать кое-какие симптомы.
– Что? Какие симптомы? Ты больна? Что за новость? В чем дело?
– Думаю, что это признаки ранней стадии ишемической болезни сердца, и пока причин для беспокойства нет. Главное, что очень печально, придется сократить объем работы.
– Это так серьезно, что ты думаешь уходить с работы? Что происходит, наконец?
– Все расскажу, Алешенька, не торопи. Думаю, мне надо уходить с директорства в клинике, например перейти на должность советника. Милый, я очень устаю, мне надо заняться собой, пока болезнь не приняла прогрессирующие формы. Я смогу чаще бывать дома, по мере возможности, будем жить больше на даче. Привычный образ жизни придется менять.
– Леночка, почему я узнаю о таком судьбоносном решении в последнюю очередь? Если ты заболела, почему я об этом узнаю не сразу?
– Оснований для тревоги нет, дорогой. Я говорила тебе раньше, что плохо себя чувствую, что устаю. Но тогда я еще не придавала своему состоянию особого значения – все устают, кто много работает. А потом, Алешенька, что означает, что ты узнаешь в последнюю очередь о моем здоровье? С кем же еще я могу поговорить о себе как не с тобой?
– Да, конечно! Но почему я узнаю об этом только сейчас, когда ты уже приняла решение об уходе с работы? Почему не месяц-два тому назад, а может быть, и еще раньше ты не сказала мне, что чувствуешь себе хуже с каждым месяцем?
– Не сердись. Я врач, и я хорошо знаю тебя. Я не хотела раньше времени тебя беспокоить, причин как раньше, так и сейчас для этого нет, уверяю. Если я сниму с себя часть нагрузки и буду лечиться, то все будет в порядке.
– Допустим. Ты с министром не говорила? Нет? А кого ты порекомендуешь в кресло директора? Андрея Генриховича, да?!
– Все будет продумано до мельчайших деталей. В разработке и реализации международных проектов я буду действовать как советник директора. Но за мной останутся одна-две операции в месяц, может быть, даже в качестве ассистента, все будет зависеть от самочувствия, научные консультации, какое-то число занятий со студентами, наконец, литературная работа. В конечном счете, понаблюдаем за состоянием моего здоровья, вот так.
– Дорогая и любимая, положи в папку все свои бумаги, обними меня – я отнесу тебя в постельку на часик-полтора. Начинаем жить по новому режиму.
Он отнес Леночку в дом, усадил ее в кресло, разобрал постель, помог раздеться. Только сейчас он заметил, что Леночка похудела. Заныло сердце, подскочил пульс. «Спокойно, спокойно», – приказал он себе. В комнате было светло и солнечно. Он укрыл жену легким одеялом и распахнул окно, задернув шторы.
– Алешенька, спасибо. Это я от твоих строгих вопросов разволновалась, теперь мне уже хорошо. Я засыпаю, дорогой.
Он на цыпочках вышел из комнаты и, закрыв дверь, сел на ступеньки крыльца. Давно не был он в таком состоянии угнетенности и тоски перед надвигающейся неизвестностью. Наверное, таким был, когда Танюшка заболела скарлатиной и он всю ночь носил ее на руках. Под утро Леночка сказала, что наступил кризис: упала температура, и лобик девочки стал влажным. Какое облегчение и счастье он испытывал в ту минуту! Это чувство не покидало его весь день на работе после бессонной ночи и вечером дома, он тогда уснул прямо в кресле, не почувствовав, как Леночка сняла с него туфли, развязала галстук и накрыла пледом. Это были счастливые часы его жизни. А сейчас? Нужно только дождаться благополучного исхода. А, собственно, о каком благополучном исходе может идти речь, если ничего не произошло? Леночка просто устала от своей невероятно тяжелой ответственности и обязанностей, которые легли на ее плечи.
Алексей Петрович направился к Дану, в соседний дом. В саду, свернувшись калачиком на кушетке, спала Светлана, а рядом в шезлонге, уткнувшись в книгу, растянулся Дан. Увидав Алешу и приложив палец к губам, выкарабкался из шезлонга, и оба отправились к озеру.
– Что нового? Слышал, ты кого-то встретил?
– У нас, как в маленькой деревне, новости опережают события. Встретил жену Владимира Луговского. Похоже, ей было приятно поговорить с человеком, знающим поэзию ее мужа. Почитал наизусть, что помнил из его довоенных стихотворений, а она – из книги последних лет, мне не известной. Дан, теперь очень важная новость: у Леночки ишемическая болезнь сердца, она устала, тоскует по детям. И подает в отставку. На эту тему пока все, ладно. Давайте завтра отвлечемся от грустных мыслей и махнем в Пярну. Жалко, что мы не знакомы с Давидом Самойловым. Можно, конечно, и так: «Мы знаем, что вы большой поэт, и мы любим ваши стихи». Хотя твердо помню только семь строчек и даже не знаю названия этого стихотворения:
– Ну, Алешка, ты силен, выражаясь по-студенчески. А я помню только две строчки: «Сороковые, роковые, военные и фронтовые…» Потом там что-то про эшелоны, и что мы молодые. Да, с таким знанием поэзии к автору идти неудобно. Хотя поэт он замечательный. Были бы здесь Танюшка да твой Алеша, наверняка бы выручили.
– Раз неудобно заходить к Давиду Самойлову, давайте просто прокатимся до Пярну, искупаемся в море, пообедаем в ресторане, к вечеру вернемся. Наши дамы возражать не будут: для Леночки путешествие в автомобиле – лучший отдых. Светланка тоже любит автовояжи, не так ли? Вот примкнут ли к нам Гога с Этери? Похоже, у них назревает нечто неподходящее для поездок. Сейчас узнаем у самого Георгия.
– Ребята, мы едем немедленно домой: наша Ленка выходит замуж за осетина, который заикается. Я – против, Этери – за.
– Гога, с каких это пор ты стал националистом?
– И вы в ту же дуду, что Этерка. При чем здесь национализм, при чем здесь осетин. Он мне просто не нравится как человек, и точка. Заикается все время, хотя и профессор-психолог. А Ленке нравится и Этери нравится. А я против, вот так.
– Ты хоть его видел?
– Видел в метро один раз, с меня достаточно. Но самое главное, они у меня за спиной обо всем договаривались, даже жить решили в Америке, контракт заключают.
– Гога, дорогой, но Лене уже тридцать, она хороший врач, самостоятельная женщина, что тебе еще надо?
– Ха-ха, самостоятельная женщина! Большой избалованный ребенок – я-то знаю, – и он похлопал себя ладонью по шее.
– Был жених, – во! Отличный парень, подковы руками гнул, археолог, что-то роет под Кутаиси. Знает английский, турецкий, какие-то древние, русский, правда, плоховато и жить хочет только в Грузии. Видите
