Он кивнул Гледис, спросил, есть ли у него время помыться до ужина, и направился в свою комнату.
Проходя мимо меня, он тихо обронил:
– Неприятностей больше не будет, – и исчез. То ли от усталости, то ли от желания избежать вопросов он не появился за столом, и только на следующий день мне удалось поговорить с ним.
Я встретила его утром на дальнем пастбище, когда он внимательно осматривал ноги Галлдансера.
– У тебя все в порядке? – спросила я, беря повод и успокаивая мерина.
– Конечно, – коротко бросил он.
Мерин опустил голову, чтобы выяснить, не принесла ли я чего-нибудь вкусного, и начал нетерпеливо соваться носом мне в волосы. Он не раз кусал меня раньше, поэтому я слегка шлепнула его и отвела голову в сторону. Кевин начал осматривать каждое копыто, с огромной осторожностью прочищая их нижнюю часть.
– Извини, Гвен, я не хотел быть грубым, – сказал он, когда работа была закончена и Галлдансер, помотав головой, отошел. – Я не подвергался особой опасности; он искал не меня.
Мы молча вернулись в сбруйную, и, спрятав целебные мази и инструменты, он предложил мне прогуляться к ручью около источника Патрика.
Когда мы уселись возле прозрачного и журчащего ручейка, Кевин некоторое время сидел с пустым взглядом, потом тяжело сглотнул.
– Отсюда до Пенрита никто не видел этих братьев и ничего не слышал о них, – сказал он наконец, – но, стоило мне выехать на главную дорогу, все только о них и говорили, поэтому взять след было нетрудно.
Первую ночь Кевин провел на постоялом дворе, где неделю назад остановился один из братьев, спросив, может ли он получить еду за колку дров. Закончив работу, постоялец впал в бешеную ярость. Он что-то бормотал и ругался, Крича, что его брат-близнец стал христианином и начал без объяснений убивать любого, кто верил в старых богов, включая их собственную мать. Хозяин таверны испытал невероятное облегчение, когда этот парень убрался, потому что он сильно походил на помешанного.
След повел Кевина на восток, вдоль Стейнмора, и он медленно поехал по берегу реки, потому что многие здесь либо видели братьев, охваченных непримиримой враждой, либо слышали о них.
Какой-то мальчишка рассказал, что в пещере за Имонтом, напротив дома его семьи, жил незнакомец. В этих пещерах иногда останавливались святые люди, поэтому крестьяне привыкли, что там появляются и исчезают отшельники. Но этот человек постоянно громко пел и бормотал и, хотя он все время крестился и громко выкрикивал имя Иисуса, вел себя так, будто был одержим дьяволом. Пару дней спустя он исчез, но мальчишка с матерью держали двери закрытыми и забаррикадированными на случай, если неистовый христианин вернется.
К концу третьего дня Кевин доехал до Керби Тор, где след потерялся – хотя тамошние жители и слыхали об этих помешанных, никто их не видел.
На следующее утро Кевин поехал по берегу реки Иден. Здесь он встретил старика, удившего форель, который сказал ему, что когда три дня назад утром он пришел выпустить кур, то нашел свою собаку мертвой, с перерезанным горлом, а курятник пустым. Казалось, что по крайней мере один из братьев двигался вдоль реки, поэтому Кевин продолжал спускаться вниз по течению.
К вечеру пятого дня ирландец добрался до водопада, который мы разыскали прошлым летом. Живописный водопад находился довольно далеко, в глубоком ущелье, где ручей впадает в реку. Кто-то построил на краю расселины подобие дома, не закончив класть стену, обращенную к падающей воде. Это было мирное, уединенное и давно оставленное людьми место, и мы много раз забирались вверх по крутой, скользкой тропинке, идущей по краю расселины, и проводили долгие часы в прохладной хижине на вершине.
В этот день лес был наполнен птичьим пением, дул легкий ветерок, и, поскольку след помешанного нигде не обнаруживался, Кевин решил переночевать в хижине, а наутро отправиться домой. По крайней мере, он убедился, что братья не представляли угрозы для Паттердейла.
Он поднялся по удобной тропинке под деревьями, убаюканный красотой дня и шумом воды, падающей в заводь внизу.
Неожиданно полуденное спокойствие было взорвано мучительным воплем. Галлдансер громко захрапел, а у Кевина встали дыбом волосы. В вопле звучал ужас, и он немедленно спешился и надежно привязал к дереву испуганную, косящую глазами лошадь.
Кевин осторожно прокрался вверх по тропинке к тыльной стороне заброшенной хижины. Изнутри доносились беспорядочные обвинения и обрывки каких-то споров. Потом кто-то зарыдал и закричал достаточно громко, чтобы можно было разобрать слова.
– Балин, – стонал человек, – негодяй, пусть богиня сожрет твои внутренности! Я скормлю твои глаза воронам и выпью из твоего черепа за здоровье Морриганы. Убийца верховной жрицы, предатель рода, самый отвратительный из грешников всех времен, ты за все заплатишь!
Он продолжал и продолжал говорить, извергая проклятия на человека, убившего Владычицу, и его угрозы привели бы в ужас даже старых богов.
Немного спустя голос смолк, и обитатель хижины больше не подавал признаков жизни. В конце концов Кевин подкрался к краю стены и очень медленно выглянул из-за угла.
Человек, сгорбившись, задремал, сидя на краю какого-то подобия кровати, опустив подбородок на грудь и бессильно свесив руки между коленями. Он был отвратителен и в то же время жалок, одеждой ему служили лохмотья, а свалявшиеся волосы свисали длинными, нечесаными прядями на лицо. Одна его нога была обмотана грязной повязкой, и через материю проступал отвратительный желтый гной. Вонь от разлагающейся плоти шла ужасная, и было удивительно, что он еще жив.
Время от времени он дергался и ворочался во сне, и один раз засучил руками, покрытыми порезами, гораздо более глубокими, чем от кустов ежевики.
Кевин сел на землю, гадая, что же делать, и размышляя о том, где второй брат. Наконец у него затекли ноги, и он медленно встал в полный рост. Несмотря на то, что солнце уже заходило, он решил поехать в Карлайль и узнать, остались ли в крепости мужчины, чтобы привести их сюда и поймать несчастного.
Резко закричала сойка, и сумасшедший внезапно проснулся. Он мотал головой из стороны в сторону, как змея, пытающаяся определить, откуда грозит опасность, затем схватил кинжал, во сне выскользнувший из его пальцев, И безумно расширенными глазами медленно оглядывал хижину, пока взгляд не уперся в Кевина.
Из перекошенного рта вырвался визг, и он прорычал:
– Ага, Балан, языческая свинья, осквернитель душ, мучитель христиан… ты наконец осмелился показаться мне на глаза!
Голос мало напоминал человеческий, и безумец не спускал с Кевина глаз. Перекрестившись рукояткой кинжала, он начал молиться.
– Дорогой Иисус, узри перед собой демона! Вот… вот, видишь ли голову жертвы, привязанную к моему поясу? Голова святой, которая, конечно, покоится сейчас у тебя на небесах! О, великий боже, – молил он, – пошли на землю ангелов твоих, чтобы отомстить безбожнику!
Он вскочил на ноги, согнулся в боевой стойке, и Кевин увидел отвратительную массу гнилой плоти и волос, свисающую с его пояса.
От мучительного прозрения у мальчика перехватило горло, потому что, хоть голова и сгнила до неузнаваемости, мальчик был уверен, что она принадлежала Вивиан. Было совершенно ясно, что именно этот человек обезглавил Владычицу.
Балин прыгнул вперед, и Кевин поспешно продрался через деревья, растущие на краю расселины с водопадом. Темнело, и он отчаянно молился, чтобы наступающая темнота скрыла его.
Балин снова разъярился, призывая своего мучителя выйти и драться. Кевину удалось спрятаться в зарослях ежевики и подлеска, и, пригнувшись, он перебегал от дерева к дереву, пытаясь опередить своего преследователя.
Помешанный прибег к хитрости и стал спускаться по тропе, время от времени бросаясь вперед, потом останавливался, припадая к земле, затихая и напряженно прислушиваясь. Всякий раз, когда он останавливался, Кевину тоже приходилось замирать, потому что любой звук мог выдать его, и иногда казалось, что они проводили часы, затаившись в тишине. Сердце Кевина стучало так громко, что он удивлялся, как его преследователь не слышит этих ударов.
