разом все слабее.
Он вскочил, обошел стол и встал со мной рядом, прижав к себе мою голову и плечи. И я тоже прижалась к нему, спрятав лицо.
— Но ведь все кончилось, Джин. Все позади. Просто постарайся переключиться, забыть…
— Я хотела рассказать тебе еще в машине. Тут дело не в катастрофе, не в том, что ты был на волосок от смерти.
— Тогда в чем же? Что за трансформация произошла в твоей душе?
— Понимаешь, мне ведь заранее сообщили, что случится с самолетом,
— О нет, Джин, брось, — успокаивающе протянул отец. — Ты имеешь в виду ту служанку, о которой упоминала? Я только сейчас о ней вспомнил. Нет, дорогая, нет. Ты же разумна, умеешь реально мыслить…
— Потом в тот странный вечер я пошла туда. И мне рассказали другую часть истории. Что с тобой все будет в порядке. Я вернулась домой, а тут лежала твоя телеграмма. Ты остался жив. — Я слегка дрожала.
На этот раз он промолчал. Одна его рука соскользнула с моего плеча, и, хоть я и не подняла глаз и не проследила за ней взглядом, догадалась, что он поглаживает подбородок.
— Как вышло, что ты остался? — спросила я немного погодя.
Он легонько вздрогнул. Не сильно — так вздрагивают люди, мысли которых блуждают далеко- далеко.
— В самую последнюю минуту, когда уже собирался садиться в самолет, получил телеграмму. Фактически чемоданы мои, по-моему, уже погрузили, когда я услышал свою фамилию по громкоговорителю…
Страх подобен ножу. У него острый конец. Он входит в тебя, поворачивается в тебе, а потом снова выходит. Но там, где вошел, по-прежнему больно.
Я ведь собиралась отправить телеграмму. Заполняла бланк за бланком. Но так и не послала.
— О Боже мой! — больным голосом произнесла я и вяло приложила руку ко лбу.
— Что с тобой?
— Мне казалось, что я ее не отправила… Уверена, что не отправила…
Он успокаивающе стиснул мне плечи:
— Телеграмма была не от тебя.
Моя голова вяло поникла, как перезрелый фрукт на ветке. Я слышала, с каким трудом вырывается из меня собственное дыхание.
Его голос несколько напрягся, когда он сказал:
— Кто бы ни сделал такое с тобой, он мне ответит. Я ему еще покажу. Я разоблачу его. Не допущу, чтобы с моей маленькой девочкой поступали подобным образом…
Затем, будто вспомнив, что рядом нахожусь я и могу подслушать его высказанные вслух мысли, отец погладил меня по голове.
— Все будет в порядке, — успокоил он. — Мы сходим туда, и… я докажу, вот увидишь, что тебя ловко надули.
Она испугалась, я сразу же это увидела. Испугалась не нас, а того, что, как она знала, мы у нее попросим, того, ради чего мы туда пришли. Эйлин даже отпрянула от двери. Не сильно, но все же попятилась назад.
— Здравствуйте, мисс! — заикаясь, еле выговорила она. — Здравствуйте, сэр! — Обхватила себя за плечи и беспомощно огляделась. Казалось, ждала поддержки от кого-то еще, кто мог оказаться с нею в доме.
— Нам можно войти, Эйлин? — спросила я.
— Да-да, пожалуйста, — ответила она и, взявшись за подлокотник, немного пододвинула кресло, но не настолько, чтобы оно стало доступно.
Отец, желая как-то облегчить ее страдания, улыбнулся и задал пару пустых, ничего не значащих вопросов:
— Как здоровье, Эйлин? Как дела?
— О-о, прекрасно, — выдохнула она, — все очень хорошо, сэр. — И снова коснулась подлокотника кресла, на сей раз чтобы вернуть его на место. Затем вроде как съежилась над ним, слегка наклонилась, будто потеряла равновесие и ноги ее не держат. Так поступает ребенок, когда совершенно теряется.
Мы с отцом переглянулись. Милосерднее всего, решила я, сразу же все и выложить.
— Нельзя ли нам поговорить с ним? — спросила я. — Ну, вы знаете, с вашим другом. — При этом я несколько понизила голос, полагая, очевидно, что подобным образом могу придать ей больше уверенности.
Она на мгновение прикусила нижнюю губу — подобно человеку, который морщится от боли. Затем отпустила ее и чуть ли не с облегчением метнулась между нами к двери, будто заранее зная, что ее миссия обречена на провал.
— Я посмотрю, пришёл ли он, — сказала она. — Поднимусь наверх и постучу. Вряд ли он уже дома. Что-то я не слышала, как он проходил.
Эйлин выбежала, оставив дверь открытой. До нас донесся звук ее торопливых шагов по лестнице.
В двери из другой комнаты появилась ее мать и посмотрела на нас. Она неторопливо вытирала полотенцем тарелку, поворачивая ее.
— Добрый вечер, — не слишком приветливо сказала она.
Пока она нас разглядывала, вращение тарелки приостановилось, затем продолжилось снова.
Мой отец вежливо кивнул, я так же сухо ответила: «Добрый вечер».
Эйлин вернулась. Она была спокойней, чем когда уходила. Для робких натур даже отсрочка неприятного дела и то громадная помощь.
— На стук он не отозвался, — доложила она. — Вероятно, еще не пришел.
Старшая женщина проворчала из дверного проема:
— Ты что, хочешь отвести их туда, доказать, что он обладает даром провидца? Не надо. Знаешь же, он не любит незваных гостей.
— Эйлин тут ни при чем, — вмешалась я. — Просто мы попросили о встрече с ним.
— Я хотел бы с ним познакомиться, — делая вид, что не замечает их нерешительности, с непринужденной дружелюбностью поддержал меня отец. — Мне необходимо потолковать с ним. В этом ведь нет ничего плохого, правда? — Оглядевшись, он выбрал для себя кресло. — Можно нам посидеть и подождать?
— Да-да, пожалуйста, — неуверенно пробормотала девушка, хотя действие предшествовало разрешению. И, предприняв последнюю попытку обескуражить нас, она сплела руки и добавила: — Надеюсь, он особенно не задержится. Впрочем, как знать?
— Мы не спешим, — улыбнулся отец. — Я чувствую, с ним действительно стоит поговорить.
Он принялся снимать целлофановую обертку с сигары, разглядывая ее с той неторопливостью и непринужденностью манер, которую умел по желанию напускать на себя, что сразу же обезоруживало оппозицию. Мне случалось видеть, как люди помудреней оказывались беспомощными перед таким простым приемом, перед его кажущейся рассеянностью, что, вероятно, было чистой уловкой.
— Вы не возражаете, если я покурю у вас в гостиной? — спросил он, держа в руке уже очищенную сигару.
— Нет-нет, сэр, что вы! — поспешно воскликнула Эйлин. — Курите, пожалуйста. — Она чувствовала себя спокойнее на знакомой для нее почве гостеприимства и поспешно поставила рядом с ним пепельницу, затем снова отступила назад, запыхавшись от собственных стараний.
Глядя на отца, я подумала, сколько же лет прошло с тех пор, как он в последний раз был там, где ему не рады, и, однако же, намеренно остался, несмотря ни на что. Скорее всего, очень много. Возможно, еще
