— Эммушка! Не смей! Не вздумай что-нибудь с собой делать! Никто на всем свете не стоит твоей жизни.
Девушка опять ласково провела ладонью по плечу матери.
— У меня и в мыслях этого нет.
— Но ребенок
— Ребенок? Лаци сказал, что следующего мы непременно оставим.
Анна закрыла лицо руками.
— Боже мой! Ты так-решил а?
— Но ты же сама спросила, мама. Ты же об этом спросила?
Анна решила быть беспощадной; стиснув зубы, она сказала сурово и жестко:
— Ты знаешь о том, что Давид Шайго… твой отец?
— Знаю!
— От кого?
— От него. Он сказал мне это, И о тех пятистах форинтах, которые посылал мне каждый месяц. И еще…
— Что еще?
— Что это его кровные деньги.
— Кровные? Да, так он обычно выражался.
— Может, из-за этого я возненавидела его еще больше.
— Еще больше? А за что раньше?
Девушка не ответила и опять взглянула на часы:
— Ну вот. Еще три минуты.
— О чем ты сейчас думаешь, Эммушка?
— О тебе. Знаешь, меня ужасно поразило, что ты… и вдруг с ним.
— Но ты ничего об этом не знала!
— Догадывалась. Я видела и раньше, что он за человек.
— Судишь по внешности?
— По внешности.
Теперь они молчали до самого прихода поезда.
Медленно встали, подошли к платформе. Оборванец, спавший на полу в товарном вагоне, проснулся удивительно вовремя. Закинув за плечи грязный рюкзак, он перешел путь, очевидно тоже поджидая поезд.
Анна стояла рядом с дочерью. Обе молчали. И даже не смотрели друг на друга.
Паровоз пропыхтел мимо и остановился; в вагон полез оборванец с мешком, тот самый, что похрапывал еще три минуты назад.
Подхватив свою сумку, Эммушка поднялась по ступенькам вагона. В тамбуре она обернулась, взглянула на мать. Поезд еще стоял. Анна вздохнула.
— Самое ужасное — это то, что ты ни о чем не жалеешь.
Девушка метнула на мать взгляд, полный неприязни:
— Напрасно ты пришла сюда, мама.
Свист пара, вырвавшегося из— паровоза, заглушил ее слова. Анна подалась вперед. — Что ты сказала, дочка?
— Напрасно ты пришла!
Словно облитая позором, Анна осталась на перроне. Она не смела даже поднять глаза на начальника полустанка.
25
—
—
Майор Кёвеш потерял уже все надежды на то, чтобы сызнова залатать разорванное в клочья семейное счастье Гудуличей. Поэтому он предпочел вести душеспасительную беседу со старым Гоором, который растолковывал ему со знанием дела гибель Армагеддона, а также и то, каким образом сто сорок четыре избранных праведника осуществляют свое владычество над бренной землей.
К счастью для гостя, на улице вскоре послышался шум мотора, а затем появился и шофер.
— Где будем ночевать, товарищ майор?
— Где? Дома, разумеется! — Обрадованный Кёвеш начал прощаться. В самом деле, дальше уже неловко было злоупотреблять гостеприимством добрых хозяев, пора и честь знать. Стариков майор расцеловал в обе щеки, затем приложился к ручке Юлишки.
— Моя жена будет очень рада познакомиться с вами!
— Ну что вы! Ведь вы ей ничего еще обо мне не говорили!
— Вернувшись, домой, я расскажу ей о вас, Юлишка, как нельзя лучше. Так что считайте себя уже приглашенными.
Юлишка, конечно, не поверила. Впрочем, Гудулич тоже весьма сомневался, что Кёвеш в ближайшем будущем выполнит обещание и представит его своей супруге.
— Геза, вы оба должны непременно побывать у нас. И это произойдет Скорее, чем ты думаешь! — сказал на прощание Кёвеш.
Гость уехал, и терраса, увитая диким виноградом, мгновенно опустела. Для Гудулича не оказалось места в этом доме ни у тещи, ни у тестя.
Юлишка с ним не разговаривала. Тесть, по мере того как из его головы выветривались винные пары, возвращался к позе разгневанного величия. Геза побродил из угла в угол по двору, а потом под покровом сгущавшихся сумерек, как провинившаяся собака, тихонько выскользнул за ворота.
Аттракционы на ярмарке еще стояли на своих местах, но ларьки и киоски, торговавшие всевозможной мелочью, уже разбирали. Ведь в темноте нелегко уследить за открытыми, с трех сторон столами, на которых выложен товар:
Что касается музыки, то она звучала еще, по меньшей мере, в пяти местах.
Клуб тоже манил посетителей распахнутыми дверями, через которые уже выставили во двор ряды откидных стульев — в зале гремел джаз-оркестр, а затейливые рулады саксофона зазывали тех, кто еще крутился на цепной карусели.
Геза Гудулич побродил немного в поредевшей ярмарочной толпе и решил отправиться в клуб.
Вдоль стен, а точнее сказать, вплотную к ним были придвинуты стулья, по шесть в «ложе». В этих «ложах» восседали девицы на выданье, их зоркие мамаши и прочий охранный персонал в лице старых дев и тетушек.
В почтенном одиночестве сидела тут и тетушка Дитер, звеньевая одной из виноградарских бригад. У Дитер сегодня большой день — трех своих дочерей она привела на бал. Одна из них уже кружилась под сверкающей люстрой со своим избранником в военной форме. Остальные две шушукались с подружками неподалеку от входных дверей в ожидании кавалеров.
Гудулич с усталым видом опустился на сиденье рядом с Дитер, потому что они давно были знакомы, потому что все равно надо было куда-то сесть и потому что есть у них, о чем поговорить.
— Которая ваша? Вот эта? Красивая будет пара. Свадьба после демобилизации? Все правильно. Подберем для паренька хорошую работу, не беспокойтесь.
Звуки музыки оборвали начавшийся разговор. Оркестр заиграл танго. Дитер сказала:
— Очень мне ее жаль.
— Анну?
— Ее, голубку.
