— Да, удивляюсь. И меня очень огорчило бы, если бы оказалось, что вы… Что он имел какое-то отношение к вам.
Анна молчала, неподвижно смотря перед собой.
— Мне хотелось бы, чтобы вы сказали: нет, не имел.
Анна пыталась унять дрожь.
— Сегодня кое-кто уже хотел услышать от меня такой ответ,— сказала она.
— Гудулич?
— Нет, не он.
— Видите ли, мне известно, что Шайго ходил под вашими окнами, но вы ни разу не впустили его в дом. Мне говорили, что именно Шайго яростнее всех выступал против того, чтобы вас приняли в члены кооператива. Но потом… Можно понять этот неожиданный поворот. И я его понимаю. Он даже собирался отравить свою жену Маргит. Но при всем этом… Мне необходимо иметь точные сведения о том, что вы… с ним…
Буриан опять замолчал. Не слишком ли громко он говорит? Несомненно, в кухне подслушивают. Он окинул взглядом комнату. Обычная крестьянская горница. У стены старомодный диван. В простенке между окнами несколько картин в рамках. Сюжет из Библии и семейные фотографии. Сразу у двери — лежанка, за ней — гладильная доска.
Массивная гладильная доска. Белая, чистая, отлично выструганная. Он встал, подошел к ней.
Взяв доску в руки, провел ладонью по ее гладкой, словно отполированной, поверхности. Затем, прислонив доску к кровати, вернулся на свое место.
— С этим человеком я не хотел бы даже дышать одним воздухом.
Буриан сам удивился, откуда у него взялась вдруг такая преувеличенная неприязнь.
— Я не видел его ни разу в жизни, но судьба просто не может сыграть столь дурную шутку, поставив вас рядом с ним.
Анна упорно молчала, не желая отвечать. Тогда он сунул руку во внутренний карман кителя и достал оттуда продолговатый бумажный сверток. Развернув его, он вынул длинный, с узким лезвием нож, купленный на ярмарке, и положил его на стол. Затем снова взял его в руки.
— Узнаете? Это не он, но в точности такой же. Упрямое молчание Анны огорчило Буриана.
Он снова взялся за гладильную доску, положил ее на стол под свет лампы и острием ножа нацарапал на гладком дереве нечто вроде сердца. Поставив доску с изображением сердца прямо перед Анной, он попытался вложить ей в руку нож.
— Пожалуйста, возьмите его.
В первое мгновение показалось, что женщина готова повиноваться его желанию, но затем она вздрогнула и спрятала руки под платок.
— Возьмите нож вот так, за ручку. Я должен посмотреть, как он лежит в вашей руке.
Анна сделала вид, что не поняла его слов.
— Возьмите и попробуйте вонзить его в доску. Там, где я нарисовал сердце.
Прижав руки к щекам и тяжело дыша, Анна бросала на старшего лейтенанта умоляющие взоры. Но все было напрасно.
— Поймите, Анна, мне очень важно убедиться в том, что убийца не вы, а другой.
Женщина безвольно привалилась к столу, затем медленно сползла на пол, ни одним словом не выдав ни своих чувств, ни мыслей.
— Тетушка Тёре! Прошу вас, войдите! Однако Буриан сам поднял Анну с пола.
27
—
—
—
Геза нигде не поужинал. Только вернувшись в свой пустой, осиротевший дом, он вспомнил о том, что неплохо было бы перекусить.
Дверь кладовки была распахнута настежь, на полках осталась лишь мука да немного топленого жира. Ни шпика, ни копченостей. Бидон с медом открыт, на дне виднелись лишь засахарившиеся остатки.
«Однако чего бы поесть? Меду? Жиру? Впрочем, я не так уж и голоден. Меня мучит жажда»,— решил Геза.
Возле колодца, нагнувшись, он стал пить из ведра.
— Упился до чертиков.— Сказав себе это вслух, Геза расхохотался. По рубахе за ворот текли холодные струйки воды. Ноющий желудок вроде бы успокоился.
«Сейчас лучше всего лечь и уснуть». Издали все еще доносилась музыка. «Довольно, утро вечера мудренее»…
Он проснулся от ощущения, что на него кто-то пристально смотрит. Да, кто-то смотрел на него, спящего. Может быть, луна? Не открывая глаз, он увидел сквозь веки ее серебристый свет. И снова погрузился, было в сон.
По тут же почувствовал на себе чей-то взгляд, не дававший ому покоя.
— Это я,— послышался шепот.
«Кто-то шепчет? Кто здесь, в моем доме, может шептать «это я»? Нет, это не Юлишка».
Шепот повторился.
Гудулич не испугался, не вскочил с кровати. Но мысленно привел себя в состояние, готовое к обороне. Лежать на спине было так приятно.
Однако его интересовало, что от него хочет и что может сделать с ним, спящим, незваный ночной гость. Еще не проснувшись до конца, он наблюдал сквозь опущенные веки за действиями этого нахала. Кажется, это женщина. Вот так так! Гостья пошевелилась, и Геза сообразил, что на краю кушетки сидит Анна.
— Это я,— еще раз шепнула Анна, не осмеливаясь положить даже руку на кушетку, чтобы опереться. Это было все, что Гудулич успел заметить. — Мне необходимо с вами поговорить.
«Может, оно и так,— подумал Геза.— но, неужели нельзя было потерпеть до утра?» Надо было что-то ответить.
— Слушаю,— сказал Геза.
Анна смутилась, спокойствие ее рассеялось от одного этого слова. Проникнуть ночью в чужой дом, пройти через пять дверей, чтобы услышать это полусонное «слушаю»!
— Не знаю, с какого места начать.
— С самого больного.
Гудулич еще не отдавал себе полного отчета в том, что говорит.
— Моя дочь. Я проводила се к поезду. Хотя нет, не так. Убежав от дома Гооров, я поспешила на станцию, зная, что еще успею. Бежала, выдохлась, потом шла, а когда пришла, Эммушки там еще не было. Представьте, она появилась, как с прогулки, чуть ли не напевая.
— Напевая?
Анне стало стыдно.
— Кажется, нет. Я ведь не сказала этого! Но она гуляла! И цветы собирала, только потом их бросила. Увидев меня, она сказала; «Какая ты умная, мамочка». Вот тогда я ей все и открыла. Девушка, которой за двадцать, должна наконец знать, кто был ее отцом…
— Это ее поразило?
— Нет, она уже знала. И можете себе предетавить, от кого?…— Анна вздрогнула и умолкла.
Гудулич наконец поднялся. Сна как не бывало.
— Как, как она это приняла?
— Что?
