— Заткнись! — сказала Ева.
— Но ее трясет как ненормальную.
— Заткнись! Она же может тебя услышать.
— Нет, не может. Она умерла для мира.
— Хот-т-тела ббббы я умерррреть, — проговорила я и, чуть приоткрыв на мгновение глаза, улеглась на соседнюю скамью.
— Ну, это чувство мне знакомо, — сказал Алекс.
Я почувствовала прикосновение к руке. Рядом со мной сидела Ева. Она была похожа на ангела — крашеного ангела с характерными мексиканскими чертами. Она помогла мне сесть.
— Может, съешь что-нибудь?
Я помотала головой. Она вложила мне в руку кусок пиццы. Я попробовала ее на язык, но это был всего лишь картон, политый кетчупом. Мертвый картон. Пицца мертвая, и я, наверное, умираю, и поэтому мне чудятся шлюхи, похожие на мексиканских ангелов, и мужчины с механическими руками.
— Как тебя зовут? — спросила Ева.
— На-на-наоми.
— Ты живешь где-то поблизости?
— Н-н-нет.
— Любишь играть в кегли?
Я покачала головой.
— Я тоже не люблю. Но я здесь работаю. У меня здесь свидание.
— А к-к-как тебя зовут? — спросила я.
— Ева.
— Красивое имя. А что случилось с твоим другом?
— Не зови его моим другом. Он пошел отлить.
— Я имела в виду — что случилось с его руками…
— Откуда мне знать? Знаешь, не стоит так беспокоиться о нем.
У нее было смуглое, немного блестящее и очень привлекательное лицо. В волосах поблескивали синие искорки.
— Мне нравится твое лицо, — проговорила я.
Ева тряхнула головой, перебросив гриву черных волос за спину.
— Я очень рада, — сказала она. — Мне это встало в кучу бабок.
— А руки у тебя синие?
— Нет. Зато у тебя синие губы.
— Они та-такими и должны быть, — ответила я, взглянув ей в глаза, — я только что из глубокой заморозки.
— Похоже на то. Хочешь теплого пива?
Я опять отрицательно покачала головой. Мои волосы заскользили по плечам, они отросли. Ева теребила рукой серебряное ожерелье. Хотела бы я знать, что она думает.
— Слушай, Наоми, может, это и не мое дело, — проговорила она, кладя мне руку на плечо, — но ты промокла насквозь и выглядишь так, словно давно под кайфом. Возможно, тебе будет лучше отправиться домой.
— Я не живу здесь, — ответила я. — Я — солдат. Мне нужно спать, но у меня нет денег. Я сбежала. Я не проспала положенные двадцать лет. Мне нужно спать!
— Не повышай голоса, — она быстро осмотрелась. К нам возвращался Алекс. — Послушай меня внимательно, Наоми. Ты и я, мы смотаемся отсюда вместе. Уедем на моей машине. Но сначала мне нужно кое с кем переговорить. Сиди здесь, не уходи, хорошо? Я сейчас вернусь.
В этот момент рядом со мной на скамью тяжеловесно опустился Алекс.
— И смотри, не связывайся с этим пьяным осьминогом, — добавила Ева.
— Интересно, с чего это она стала вдруг задирать нос? — обратился ко мне Алекс. — Привет. Меня зовут Алекс. Мы можем поздороваться за руку, но, боюсь, это не доставит тебе удовольствия. Хочешь, я вытру тебе нос? Могу дать носовой платок. А куда ушла Ева? И как тебя, кстати, зовут?
— Наоми.
— Приятное имечко.
— Ничего приятного.
— Приятное, приятное.
— А что за штуки у тебя на руках?
— Полезные штуки.
— Они выглядят очень странно.
— Да, знаю. Но мне они нравятся.
Он положил правую руку на спинку скамьи и коснулся моей спины. Рука была теплой, и мне сразу захотелось спать. Я откинула с лица волосы и потерла глаза.
— Мои волосы все растут, — сообщила я ему.
Он кивнул с умным видом.
— Да, они растут даже после смерти, — проговорил он. — Может, заказать горячего супа или чего- нибудь такого? Ты замерзла?
Я приложила палец к его губам. Губы у него оказались шершавыми. И я до сих пор чувствовала спиной его теплую руку.
— Пожалуйста… — проговорила я, — заткнись, пожалуйста. Я спать хочу.
Я взглянула в его печальные карие глаза. И он, словно я произнесла над ним некое заклинание, покорно закрыл глаза и захрапел.
Тогда я тоже закрыла глаза и попробовала заснуть. Я увидела замерзший пруд, где утонула маленькая девочка. Увидела ледяных русалок в серебряных блестках, которые прыгали и кружились вокруг нее. Танцевали на ее могиле. Всё — я больше не могла на это смотреть.
Алекс храпел. Я ждала и дрожала. Военная полиция — они отыщут меня и отправят обратно в контейнер-тюрьму. И я останусь там, пока не умру. Тоска разрывала мне грудь. Я обняла Алекса.
И тут я услышала музыку. Лиры и металлические барабаны, балалайки и что-то там еще. И тогда я нагнулась к твоему уху.
— Потанцуешь со мной, Алекс? — спросила я.
Ты неуклюже сполз со скамьи, уткнувшись подбородком мне в шею. Мне удалось поднять тебя на ноги. Я поддерживала тебя, и мы покачивались в такт музыке.
Я стащила с тебя шляпу и нашла рукой волосатый затылок. Затем прижалась лбом к твоему лицу. Мои прекрасные развевающиеся волосы встали дыбом. Прикрыв глаза, я запустила язычок в твою голову. Я хотела пронзить острым кончиком языка твое нёбо и впиться в твой мозг. Я хотела, чтобы ты занялся со мной любовью.
Пар поднимался от моего комбинезона. Из меня начали выступать колючие желтые проволочки. Они прокалывали мою кожу, словно черви, пытающиеся вырваться из умершей плоти, извиваясь и дергаясь в попытках освободиться. Выйдя из-под кожи наружу, они проникали через одежду, разрывали мой комбинезон. Услышав треск рвущейся ткани, я приоткрыла глаза и разглядывала их из-под опущенных ресниц.
Я смотрела на них, на мои собственные нервы. Они прорастали из меня, словно ростки ежевики в документальном фильме о природе. И когда нерв наконец вырывался на свободу и достигал нужной длины, он бескровно проникал в тебя, Алекс, соединяя нас, связывая воедино. Они, шелестя, проскальзывали тебе под воротник, под манжеты рукавов и отвороты брюк, стремясь пробраться в самые недра твоей нервной системы. И чем крепче я тебя держала, тем плотнее и гуще становились заросли ежевики.
И чем они были плотнее, тем теснее ты сливался со мной и растворялся во мне. Мы с тобой еще покачивались под музыку, но держать тебя становилось все тяжелее и тяжелее. Ты весил уже под тонну. И я столько же. Мы начали смешиваться, и чем больше смешивались, тем меньше походили на людей. Но ни тебя, ни меня это не тревожило. Я горела. Я дышала четырьмя ноздрями. Я возвращалась к жизни.
Я знала, что онемевший от ужаса кассир уже убежал куда-то в ночь и что мальчик, съежившийся за
