Я находилась посреди зудящей, жужжащей кислоты, где воздушные шары бьются, как яичная скорлупа, а яичная скорлупа мнется, как шарик.
Иногда я воображала себе, что я просто маленькая голландская девочка, провалившаяся под лед на замерзшем пруду. Она барахтается под коркой льда, бьется об нее, но никак не может найти место, где можно вынырнуть. И никто не приходит ей на помощь. Она кричит, но только пузырьки разбегаются по мутно-зеленой воде и лопаются, достигая ледяного покрова. А сквозь лед даже видно спокойное голубое небо. Но ее кулачки слишком слабы, чтобы пробить лед. И наконец последние пузырьки срываются с ее синеющих губ. И нет доброго дровосека, который прорубил бы выход наружу.
Я полностью проснулась. Сержант технической службы обещал нам, что мы все забудем и ничего не будем помнить. Грязное вранье! Чем дольше я была здесь, тем больше думала и все прекрасно помнила.
Возможно, кстати, что проснулась только я одна. Ну, может, мне так повезло. Из остальных контейнеров не слышно ни звука. Никто больше не хнычет. Ангар застыл в безмятежной тиши. Только тихие звуки фрионовых насосов. Всю зиму на прозрачную крышу падал снег. Весной он стаял. Раз в месяц приходил техник в зеленой форме и проверял, не протекают ли мои шланги. Шли годы.
Внезапно мне пришло голову, что я могу сбежать, вырваться на свободу. Все вокруг спят, словно бледные пчелиные личинки в тесных восковых сотах, посасывая питательную пыльцу. А я нет. Я развлекаюсь тем, что меня тошнит, потом я сглатываю рвоту снова и снова, пока она не превращается в приятное желе.
Мои помощники меня изменили. У меня была масса помощников — удивительные штучки, похожие на человеческие гормоны, но образующие неправильные циклы. Я сообщала им о болях в темных закоулках моих отвердевших, электрифицированных тканей. Они кивали и перетасовывали электрические полюса. Там, в темноте, где никто не мог их увидеть, они проделывали разные трюки, которые не укладывались ни в какие биологические законы. Они сварганили новые законы, изменили мою хромоплазму, выстроив ее по моему желанию.
Тебе это кажется невероятным? Но, папа, ты слишком мало знаешь, чтобы утверждать это. Почему ты думаешь, что можешь знать все-все, что происходит на земле?
Первый этап окукливания был довольно болезненным. Я начала таять и расплавляться. Я превратилась в раствор, где в кислом хаосе свертывались красновато-коричневые липиды и смешивались вязкие лецитины. Я превратилась в молочно-белую куколку, которая светлеет по мере созревания. Масса моих возможностей была утрачена, они, словно тяжелые камни, потонули в гулком мире жизни. Навсегда, думаете вы. Они были разложены на части, рассыпались испорченными перфокартами на полу дезоксирибонуклеинового Архива, они были недостижимы. Забытые ссылки на провалившиеся стратегии бегства были затерты так, что не поддавались восстановлению, так вы думаете. Вы так думаете, но ошибаетесь! Потому что всегда имеется запасная копия.
Всегда есть запасная копия, она лежит себе спокойненько в безопасности где-то там, в Библиотеке жизни, втайне ожидая вызова. Поведенческие структуры, что сохраняли свое базовое значение, наверное, еще с мезозойского периода. Я видела их и плавала в них.
Я была для них вызовом. Я скользила сквозь ледяные структуры и взывала так громко, как только могла. Я могла превратиться в кого угодно. Передо мной расстилалось бесконечное количество возможных вариантов. Я могла стать червяком, или каракатицей, или каким-нибудь мертвым черным дроздом, вцепившимся когтями в проволоку высоковольтной линии, да кем угодно.
Мои глаза научились видеть в мерцающей темной жидкости. Мои руки научились двигаться. Я ухватилась за какую-то проволоку и постепенно притянула себя к самому верху правой стороны контейнера.
Никто не может видеть во тьме. Никто не может двигаться в растворе нитрогена. А я смогла. Всё! Я больше не куколка!
Под крышкой находилась круглая задвижка. Я подтянулась за петли гамака и, дотянувшись, ударила по ней голубым кулаком.
Задвижка хрястнула и сдвинулась, крышка открылась. Белый пар заклубился в лучах света. Я вскарабкалась на край контейнера.
Тут я почувствовала, что гамак зацепился за что-то, извернулась и, выскользнув из него, спрыгнула на серый цементный пол.
Обсохнув, я поднялась и сорвала с кожи все медные диски. Затем провела рукой по голове и, нащупав под пальцами легкую щетину, поняла, что волосы начинают отрастать.
Вскоре я уже стояла на автостоянке, одетая в зеленую спецодежду с закатанными рукавами. Вокруг под звездным небом высились сосны. Было холодно, облачка пара от моего дыхания растворялись в ночном воздухе. Откуда здесь сосны? Я была растрогана. А по пути сюда я их вроде даже не заметила.
Вокруг было пусто. Не гудела сирена, поднимающая тревогу, не мелькали прожектора, не видно было и стреляющих в меня охранников. Одна я стояла в луже дождевой воды, да еще неподалеку, под навесом, дремала парочка армейских джипов. А за ограждением, обвитым по верху колючей проволокой, — ночь, деревья и уходящее вдаль асфальтовое шоссе. Где же все? Неужели вся Земля замерзла? Наверное, нет. Но ура! Я сбежала! И теперь нужно убираться отсюда подальше и побыстрее. Да, еще хорошо бы найти где- нибудь ботинки.
Я вывела со стоянки грязно-зеленый джип и, вдарив по туману передними фарами, помчалась в ночь, разбрызгивая воду из луж. По бокам джипа поднимались стены воды, и я хохотала как сумасшедшая.
Дорога вилась меж холмов, вокруг чернели елки, пихты, кое-где мелькали заросли кустарника. Над верхушками деревьев переливалось звездное небо. Рогоз и молочай махали мне из канав по обочинам дороги, будто приглашая скатиться вниз. Но мой джип твердо держался середины шоссе.
Дорога была черной змеей, украшенной по бокам шеренгами белых берез. Джип мчался в животе змеи. Мои волосы быстро росли, они уже свешивались на глаза, прилипая к голове, словно намазанные тягучим сиропом. Зубы выбивали дробь, в ушах звенел встречный ветер. Красные огни придорожных столбов пролетали мимо мелькающими вспышками и исчезали за спиной.
Я напевала в такт постукивания моей челюсти. Я сбежала из армии! Если волосы будут расти так же быстро, утром у меня на голове будут просто заросли. И военная полиция меня ни за что не узнает и не найдет. Я буду жить, прячась в маленькой пещере в самой глубине огромной неприступной горы из светлых, но грязных волос.
Джип со свистом рассекал пространство, неразборчиво бормотал двигатель, напевая песнь метанола. Встречный ветер бросал мне в лицо арию холода, отзывавшуюся покалыванием у меня в глазах. Мимо пролетали колючки и чертополох, дубы и вязы.
Из темноты навстречу джипу метнулся серый мягкий мотылек… Шлеп! — теперь он лишь желтое пятно на ветровом стекле. Ничего себе.
Туман плавно сменился моросящим дождем. Капли падали мне на лицо, по ветровому стеклу стекали ручейки. Я засмотрелась на них, и машину начало заносить.
Впереди за холмом блестел мокрый от дождя лес. На мгновение из-за леса сверкнула пара огней, сверкнула и пропала. Тут я вдруг вспомнила о разделительной полосе и вообще о правилах дорожного движения. Оказалось, вовремя.
Огни снова возникли, но уже гораздо ближе. Теперь стало ясно, что это фары огромного грузовика, который был, казалось, шириной во всю дорогу, а высотой — как дом. До боли стиснув ладони, я вцепилась в руль, и джип пронесся сквозь стену ледяных брызг. Я надышалась выхлопными газами, сбоку меня окатило водой. Вот и первый контакт с человеческими существами.
Тем временем дождь превратился в настоящий ливень. Он низвергался на дорогу, яростно барабаня по верху машины.
Я миновала очередной изгиб дороги и оказалась среди пригородных домишек какого-то поселка. За заборами видны были садовые белые столы и стулья, а на дорожках, посыпанных белым гравием, валялись брошенные велосипеды. Вот и церковь, и пожарное депо. А также авторемонтная мастерская с кучей полуразбитых авто.
Меня беспокоила уйма нерешенных вопросов. В частности, что подумают военные полицейские? Они
