Психотерапевтический эксперимент, только и всего.
– И что он? Согласился?
– Еще как! Я виделся с ним вчера. Арт сказал, что это очень помогает. Он всего неделя как взялся, а уже написал десять страниц.
– Что ж… Ладно. Я тоже начну… сегодня. – Меня саму удивил энтузиазм в моем голосе. – Пусть это и будет моей задачей.
Томас сделал пометку с завитушкой. – Чудно! Как договоримся – десять страниц к той неделе?
– Лучше двадцать, Томас! Двадцать, и ни страницей меньше!
– Не уверена, что это хорошая мысль, Джули, – предостерегла меня Марджи. В ее взгляде – для мамы и Триш – был целый словесный поток.
С того самого дня, когда мама испытала на себе волшебную силу любовного жезла, она пришла в себя и вернулась на работу. И я тоже вернулась: каждую пятницу снова сидела у стены с фотографиями в компании «девочек».
– Ошень вкушная штука, Дшули. Такая необышная, – прошепелявила мама. Рот у нее был набит тушеными овощами.
Мы собрались вечером, через несколько недель после того, как я взялась за свою новую задачу.
Мама взяла из вазочки галету и протянула мне.
– Твоему отцу понравилось бы.
– Да уж, гуакамоли отдыхает, – подтвердила Триш. – Господи, как же оно мне обрыдло! – Она подняла бокал: – Девочки! Долой гребаное авокадо! Выпьем за Джули, которая избавила нас от двадцатилетнего ига!
«Девочки» были вполне довольны жизнью. Одна за всех и все за одну. Они развалились на стульях, разулись, закинули ноги на стол, взяли по мисочке тушеных овощей и по бокалу «Пино-Нуар». Тут-то я и рассказала им про свою писанину и про то, что Томас решил объединить наши с Артом истории в одну книгу.
– Мне это не по нутру. Лишние слезы на ночь, – упрямилась Марджи.
– Зря дергаешься, – возразила мама. – По-моему, Джу готова признать, что может быть и другая версия событий. Так ведь, Джу?
– Ты только заставь его подписать договор, прежде чем возьмешься за дело, – посоветовала Триш.
– Думаю, Томас об этом позаботится, – сказала я.
– Лучше подстраховаться. Этот прохвост – как его там, Арт? Гордон? ну да неважно… Главное, чтоб он не присвоил все еще до того, как тебя напечатают.
–
– Напечатают, – кивнула мама. С очень уверенным видом, чем поразила даже «девочек».
Я еще ни разу не видела, чтоб у нее были так широко раскрыты глаза. И смотрела она прямо мне в лицо.
– Приятно, что ты в меня веришь, мам, – ответила я. – Но пока ведь еще ничего не решено. Это просто идея.
– Напечатают, – повторила она и взяла меня за руку. – Смотри сюда.
Мама вытянула свободную руку и откинула красный газовый шарфик. Мурашки.
Когда мы нашли Шейлу, уже почти стемнело. Кроме нас в редакции никого не осталось.
– Черт! Какой там номер у неотложки? – спросила Софи и потянулась к телефону. – Три нуля, что ли?
Я уложила Шейлу на пол и откинула ей голову.
– Джули! – Софи совсем растерялась. – Да, да! Три нуля! Проси «скорую».
Я приложила обе ладони к груди Шейлы и с силой нажала. На ней была старая черная шелковая блузка с отложным воротником, которую стоило выкинуть лет десять назад. Блузка держалась на булавке и двух пуговицах; когда я нажала второй раз, верхняя пуговица отскочила. Под блузкой оказался неожиданно дорогой (и еще более неожиданно – эротичный) черный лифчик.
Я отдала бы что угодно, только бы не брать на себя ответственность.
– Софи, ты курсы первой помощи закончила? Хоть представление имеешь, как это делается?
– Нас в школе учили, но я не слушала. У меня все пролетало мимо ушей. – Софи остановила меня взмахом руки и заорала в трубку.
Я накрыла рот Шейлы своим и дважды выдохнула. Воздух ушел в никуда. Я пощупала Шейле пульс.
– У нее грудь поднимается, Софи? Тебе не видно? Должна подниматься, когда я дую.
Софи заткнула одно ухо и помотала головой.
– Да, все правильно. Четвертый этаж.
Я запаниковала. Вспомнила отца на бутафорской кровати, бухгалтера мистера Флэтмена и как он вдувал в папу воздух, «графиню» на телефоне. И вдруг, прежде чем я успела понять, что делаю, мои пальцы нащупали нос Шейлы и накрепко его зажали.
И так я дула, дула, а потом с силой нажимала ей на грудину, положив одну руку поверх другой – точно как надо. Пятнадцать раз, потом два раза подуть. И еще, и еще…
– Чередуйте два выдоха и пятнадцать сокращений, пока не прибудет машина «скорой помощи», – процитировала Софи. – Вспомнила!
Она тоже встала на колени рядом с Шейлой, взяла ее за руку и вслух считала мои нажимы, пока не приехала «скорая».
В этот раз я все сделала правильно.
Шейла умерла в больнице через три часа, в десять ноль семь вечера.
Она стояла передо мной в овощном отделе супермаркета. В руке у нее была сигарета, которую она подсунула знойному молодому итальянцу (по-моему, из цветочного отдела), чтобы зажег. Он сунул руку в ворот ее черной шелковой блузки и кончиками пальцев стал поглаживать ей грудь – неспешными круговыми движениями.
– Ты молодец, детка, – сказала Шейла. – Вчера все сделала очень грамотно.
– Не очень, Шейла. Ты же умерла.
– Ну да. – Она повела плечами. – И что теперь? Здесь не так уж плохо. У меня все отлично. Я официально снимаю с тебя ответственность.
– Я все сделала как надо.
– Да, но иногда и этого мало. Бывает так, что ничего не попишешь. C'est la vie et c'est la mort![11]
И тут она исчезла.
Только что была здесь… а теперь?
Мужчина в джинсах и замшевых туфлях провез тележку прямо по тому месту, где стояла Шейла. Тележка была доверху забита ярко-зелеными стручками фасоли, блестящим красным перцем, крупными желтыми плодами манго. Мужчина улыбнулся мне и протянул разломленную инжирину. Сплошная розовая мякоть и сладость. Мягко – так мягко, что даже хочется забраться внутрь. В такой инжирине можно спать. Или заниматься любовью.
– Не жди, пока она станет еще спелее, Джу, – сказал мне папа. – Вот сейчас она как раз какая надо.
В окно моей спальни било солнце. Новый день. В заднюю дверь постучали. Это Томас и Софи приехали пораньше, чтобы помочь мне с продажей дома.
Она принесла цветы. Он принес инжир.
Эпилог,
или последнее слово Арта
Этим яблоком я потрясу Париж,
