я.
Опасения насчет медлительности киношников оправдались: съемки начались только в одиннадцать. Бригадир отвела нас в другой павильон, переступив порог которого мы оказались в уютно меблированной гостиной какого-то дома. Потом прошли немного влево и обнаружили себя в школьном классе! Миновали класс и увидели, что пришли в магазин. За магазином оказался оригинально обставленный бар. Вот сюда-то нам и надо было.
Режиссер велел нам рассаживаться за столы и объяснил, что надо делать. Оказывается, задачей массовки было изображать бурную жизнь, не издавая при этом ни звука. Нам надлежало открывать рты, активно жестикулировать, кивать головами, общаться с официанткой – но ни в коем случае не произносить ни слова, даже шепотом!
Поначалу это было даже интересно. Я и Танька изо всех сил изображали разговор в то время, как артисты играли сцену встречи в нашем баре и беседовали по-настоящему. В перерывах между дублями я с интересом рассматривала громоздкие камеры, свисающие с потолка осветительные приборы, огромные волосатые микрофоны, закрепленные на палках, которые держали здоровенные мужики – ух и тяжело им, наверно! Рассматривала я, разумеется, и актеров. На фоне их, идеально наряженных, причесанных, загримированных и искрящихся талантом, даже самые симпатичные из нас, массовщиков, выглядели серыми мышами. Кажется, артисты сами от себя были в восторге. Когда камера не работала, они наперебой красовались, рисовались, смешно переиначивали свои тексты и цитировали отрывки из классических произведений на разные голоса.
– Вон тот симпатичный! – заметила я насчет одного из актеров.
– А? Что? Где? – Танька завертела головой.
Артисты ее, как оказалось, совершенно не интересовали. Танька наблюдала за девицей, изображавшей официантку, и парнем, выступавшим в роли бармена, и отмечала, что в их внешнем виде и поведении было не по правилам ресторана:
–?Ой, лохматая какая! Волосы в еду нападают! Пирсинг – не положено! Ха, ногти накрашены! Фу, бокалы за край взяла – кто ж из них пить теперь будет, облапанных!..
Кажется, у нее начиналась профессиональная деформация…
Прошел час, другой. Я уже успела съесть два чипса, которые мнимая официантка носила от одного стола к другому, и попить странной жидкости красного цвета, налитой в мой стакан – кажется, это была растворенная в воде смесь ароматизаторов и красителей. Смотреть на актеров надоело. Они мне больше не нравились, равно как и вся эта история с унылыми съемками. Бар перестал казаться оформленным интересно: стул был неудобным, стол качался, а выставленные за спиной буфетчика напитки при детальном рассмотрении оказались не чем иным, как использованной стеклотарой, либо заполненной странными жидкостями разнообразных цветов, либо пустой. В моменты, когда надо было изображать разговор, мы с Танькой беззвучно жаловались друг другу на утомительные съемки и жестами показывали, как нас все достало. Режиссера это не беспокоило: главным для него было, чтобы мы шевелились и не шумели.
В очередном перерыве между дублями, пока актеры повторяли слова, а специальные девушки пудрили с помощью общей кисточки их блестящие физиономии, подруга спросила, как у меня дела с Геной.
Дела, честно сказать, были никак. В своем последнем письме я спросила у Ищенко, кто из героев кино о вампирах нравится ему больше всего и почему он увлекся девчоночьим фильмом. В ответном послании Гена послал меня к черту. И что ему не понравилось?! Фильм-то и правда девчачий, не так, что ли? Пораскинув мозгами, я решила не отвечать. Сначала обиделась и ждала, когда он образумится и принесет свои извинения, потом поняла, что извинений не будет, и обиделась окончательно.
– Знаешь, Танька, странный он какой-то! То вроде ласковый, кокетничает, то к чертям посылает. Не поймешь его…
– Да мелкий он еще! – сказала Танька. – Маменькин сынок. Еще, небось, в игрушечки играет. Ему еще нянька нужна, чтобы от маньяков оберегать.
–?Да, избаловали его родители! – вздохнула я. – А как тут не избалуешься в такой семье?! Все-таки сын олигарха! Яхты, виллы, машины, вечеринки со звездами с малых лет…
– У Ищенко есть яхта?! – неожиданно изумилась подруга.
– Ты же сама говорила, он сын олигарха.
– Я?! Я так говорила?! Да ты что!
– Ну не буду же я выдумывать!
– А, погоди… Кажется, что-то припоминаю. Это было когда мы гуляли девятого мая?
– Ну да.
– Блин, Ульяна! Так я же не это имела в виду! Я просто немного преувеличила! Хотела сказать, что он богатый. Ну да, Ищенки хорошо живут. У них вроде машина есть. Отец свой киоск держит, вроде того. Даже два или три! Ну не яхту же! Хотя по сравнению с моим папой-пенсионером и мамой-учительницей они, конечно, настоящие олигархи!
В этот момент режиссер крикнул «Мотор!», и нам пришлось замолчать. Актеры играли очередную сцену на фоне двух посетительниц бара, одна из которых, выпучив глаза и в смятении мотая головой, изображала немой вопрос, вторая же смущенно пожимала плечами и усмехалась.
Держит киоск! Даже два или три! Смех на палочке! Мои родители и то, наверно, богаче этого Ищенко! Да что я только нашла в этом Генке – жалком, немодном, небогатом, помешанном на вампирах дурачке?!
–?Найди уже себе нормального парня, – сказала Татьяна, когда дубль закончился. – Взрослого, умного, работящего. Такого, как мой, например.
– У тебя есть парень? – удивилась я.
– А почему это у меня не может быть парня? – надулась подруга. – У тебя Кристиан, Елисей, а я, типа, одна пусть тусуюсь?
Кристиан, Елисей… В том-то и дело, что их у меня никогда не было! Не было и Гены – даже Гены, жалкого, никчемного Гены, выдуманного едва ли не настолько же, насколько двое первых. У меня никогда не было парня! Я пускала всем пыль в глаза и считала себя королевой. А Танька, маленькая, некрасивая Танька, которую я всегда считала ниже себя, хуже себя, которая была просто моим дополнением, завела настоящие отношения! Она влюблена и счастлива. Она целуется. Она зарабатывает деньги. А я? Что могу я? Листать глянцевые журналы и выдумывать сказочные истории успеха?!
Неприятное открытие испортило мне настроение, и без того невеселое из-за наскучивших съемок. До самого конца эпизода в баре я молчала, изображала разговор кое-как и сидела, погруженная в свои мысли. К счастью, скоро съемки этой части завершились и режиссер объявил перерыв аж на целый час – до полчетвертого. Я переоделась в платье и отправилась бродить по коридорам киностудии в надежде развеять свою тоску. Навстречу то и дело попадались люди в странных костюмах, расфуфыренные девицы, размахивающие принтерными листками с каким-то текстом, лощеные кавалеры, лица которых я как будто бы где-то уже видела, но не могла вспомнить, влекомые рабочими тележки с реквизитом – то с диванами, то с креслами, то с сеном и обрубками деревьев, то с какими-то растениями в кадках…
После прогулки мое настроение немного улучшилось. Тем более что, вернувшись в павильон, где тусовались мои коллеги, я обнаружила их за игрой в мафию.
– Где ты бродишь?! – буркнула Татьяна. – Я тут уже банду обезвредила!
Неподалеку от нас, живых человеческих декораций, рабочие сооружали декорации неживые: в пустом закутке с обоями возникало подобие ресторана, неотъемлемой частью которого были притащенные из «бара» столы, покрытые белыми скатертями. Дело шло ни штако, ни валко. К полчетвертому рабочие не закончили, к четырем тоже. Лишь в пятнадцать минут пятого специальные женщины расставили на столах еду, а режиссер выстроил массовку перед собой, чтобы определить, где чье место будет.
– Еда! – прошептала подруга, глядя на реквизит. – Интересно, она настоящая? Она для нас? Можно будет ее есть?
– Не трави душу! – Я, так и не перекусившая после раннего завтрака, тоже уже серьезно проголодалась. – По-моему, лучше нам не обольщаться на этот счет!
На тарелочках, изображавших шикарное угощение, были разложены листы салата, а поверх них – тертая морковка, несколько колесиков ливерной колбасы и плавленый сырок. Очевидно, телезрителю он
