временно забыла про усталость и голод. Оказалось, что весьма кстати: режиссер позвал массовку вновь занять свои места.
Судя по репликам актеров, съемки уже подходили к завершению: произносящиеся на площадке слова мы с Танькой видели на самой последней странице найденной нами роли. Однако эпизод следовал за эпизодом, дубль за дублем, а конца видно не было. Во время очередной сцены без массовки, когда статистов снова выгнали в коридор, мы взялись рассматривать висящее возле двери павильона расписание съемок и поняли, что найденный нами текст охватывал далеко не все, что было запланировано на сегодня! Впереди было еще несколько сцен.
– Ну это уже ни в какие ворота не лезет! – завозмущались статисты.
– Обещали до семи, а сейчас уже полвосьмого!
– Мы тут все умрем от голода и усталости!
– Даже не объясняют толком, сколько еще!
– Нас тут вообще за людей не считают!
– Вот именно! Предлагаю объявить забастовку!
– Пойти к бригадиру и потребовать, чтобы нас отпустили!
– Точно, точно!
– Верно говоришь!
Мысль пойти к бригадиру всем понравилась, но как это сделать, никто не знал. Где он, этот бригадир? Тетенька, собравшая нас в метро, абсолютно не позаботилась о том, чтобы сообщить свое местонахождение. О массовке тут вообще никто не думал. У каждого из участников съемочного процесса были более важные и интересные занятия, нежели разговаривать с живыми декорациями, разъяснять им их права и обязанности.
Побродив толпой по студии, мы выяснили, что бригадирша давно ушла домой, а проблемами массовки занимается какая-то Марина. Отыскав ее, мы были посланы к Вике. Вика заявила, что это не ее дело и нам следует обращаться к Оксане. Последняя оказалась неприятного вида дамочкой, которая, выслушав наши жалобы, заявила, что недовольные могут идти домой хоть сейчас.
– А деньги?
–?Деньги выплачиваются по окончании съемочного дня, – невозмутимо ответила Оксана и, не дожидаясь нашей реакции, повернулась спиной.
Похоже, мы попали в ловушку!
Потерянного времени было слишком жалко, чтобы уходить без оплаты. Нам ничего не оставалось, кроме как тащиться обратно в павильон и выполнять указания режиссера. Потянулись новые дубли, еще унылее предыдущих… Репетиция! Мотор! Брак по звуку! Перезаряжаем пленку!.. На лице режиссера была написана злость и ненависть к собственной работе. Актеры мечтали об ужине и кровати. Операторы и люди с микрофонами на палках смотрели с нескрываемым отвращением и усталостью. Счастливее всех были те, кто сидел за огромными пультами в мягких креслах: некоторые из них уже уснули.
Завершился, наконец, последний эпизод из расписания у двери. Неужели можно по домам?! И снова нет. Объявили, что планируется доснять еще несколько сцен.
– А кто недоволен, тот пойдет в соседнюю студию сниматься в «Золушке из Капотни»! – остроумно объявил режиссер. – Они там с шести до часу ночи работают и спят здесь же!
Народ, назначенный сидеть за столиками «ресторана», распустили, а нас, самых «счастливых», оставили еще как минимум на час, снова изображать светскую беседу и элегантно попивать из залапанного бокала теплый, липкий, приторный лимонад с испарившимся из него газом.
–?Мне кажется, это никогда не кончится! – прошептала Татьяна.
Я тоже начала приходить к такой мысли. В одном из перерывов между дублями, когда я с голодухи стянула с тарелки на грязном столе листик салата (остальное уже было съедено), тетка-реквизиторша обвинила меня в жадности и прожорливости. После этого стало окончательно ясно, что все хуже некуда. Даже мысли об Овсянкине не помогали. В конце концов, мне расхотелось домой: уже стало просто все равно, где мы сегодня будем ночевать…
И в этот самый момент объявили, что съемки окончены.
Наконец-то! Неужели я буду вознаграждена за свои труды?!
Мы с Танькой бросились к Оксане за деньгами. И получили… по 300 рублей!
– А почему так мало? – ошарашенно спросила подруга.
– Всегда так! – ответила тетка.
На ее мерзкой физиономии читались невинность и удивление. Видимо, ничего странного в том, чтобы вкалывать тринадцать часов подряд за триста рублей, Оксана не находила. Ведь у нее-то зарплата была совсем другой! А тут речь шла всего лишь о массовке!
…По дороге домой мы с Татьяной не разговаривали: не было сил. Не знаю, как она, а я даже не думала ни о чем. Все окружающие люди, прохожие, пассажиры метро, продавцы и милиционеры казались мне огромной массовкой какого-то гигантского фильма, которая только делает вид, что живет реальной жизнью. В голове бессмысленно вертелось имя Бориса Овсянкина, не порождая уже никаких эмоций. Перед глазами стоял образ жареной курицы.
До дому я добралась в одиннадцать часов вечера.
…Только к вечеру более-менее отошла от вчерашних съемок. Это просто ужас! Пока тусовалась там, сто раз пожалела, что позволила Ульяне втянуть себя в эту ерунду! Целый день сплошного унижения – и хоть бы деньги за это платили! По-моему, работы хуже, чем в массовке, невозможно придумать. Уборщицы и то получают больше денег и уважения. Но самое удивительное, что есть глупые люди, которые каждый день таскаются на съемки за 300 р. и воображают, что станут звездами! До тех пор, пока существуют эти дураки, не уважающие себя и готовые вкалывать бесплатно, нормальным людям ничего не заработать в массовке.
Кстати, за отсидку в зрительном зале во время съемок телешоу тоже платят 300 р. Об этом мне сказала Ульяна. Она же у нас собирается на съемки какой-то дурацкой передачи про суд, ее этот Овсянкин пригласил! Звала и меня с собой, ну уж нет, тут я пас, у меня есть занятие поинтереснее, чем просиживать попу, глядя на всякую ахинею!
Если бы я сама не передала Ульке это письмо, ни за что бы не поверила, что артист может заинтересоваться статисткой! Хотя… я и сейчас не верю. Что-то во всем этом не так. Подвох какой-то. Впрочем, Улька в восторге, она, кажется, уже заочно влюблена в этого Бориса (хотя ни я, ни она, ни мои родители ни разу не слышали о таком актере). Про Ищенко вообще не вспоминает. И про Елисея этого тоже… если он вообще существует. Зато про платье свое пурпурное, которое где-то увидела, никак не может забыть. Вбила себе в голову, что может быть хороша только в нем. А я что-то так ей рассочувствовалась, что решила дать в долг все, что заработала аудитом за это время. Наверно, еще и у любимого займу, когда ему аванс выдадут. Уверена, он мне не откажет, он такой славный! Пусть Ульяна купит себе это платье, раз без него жить не может! Подруга же все-таки!
А что касается нашего сегодняшнего свидания…»
Глава восьмая,
в которой выясняется истинная ценность некоторых вещей
Больше всего я боялась, что платья не будет. Только представьте: почти месяц мечтаешь о вещи, примеряешь, навещаешь ее в магазине, ссоришься из-за нее с предками, устраиваешься на работу, преодолеваешь всякие трудности… а потом наконец приходишь в магазин с деньгами (мой заработок плюс Танькин плюс ее парня плюс от родителей на карманные расходы) – и оказывается, что твоя мечта уже продана!
Страх оказался напрасным. Все экземпляры платья – от 40 до 50 размера – висели на прежнем месте. Не ушел ни один. У меня даже возникло ощущение, что их никто не мерил. Получается, платье не такое уж и хорошее, так, что ли?
Можно было бы сразу взять нужный размер и идти на кассу, но я почему-то решила еще раз примерить: вроде как сомневалась, что ли… Переоделась, посмотрела на себя в зеркало. Странно, прежнего восторга не было. Где же королева, которой я казалась себе в прошлые разы?
Нет-нет, платье было симпатичным. И оно мне шло. Я определенно не отказалась бы принять его в
