— Об этом своем последнем фильме.
— Ты просто забыл, папа, — говорит Макс. — Он тебе уже двадцать лет назад про эту идею рассказывал, и был готов сценарий, но ты объяснил Леше, что это претенциозно — снимать фильм о самом себе. И что зрителю это будет скучно. Более того, ты поделился этим своим мнением с начальством из Госкино. Из лучших соображений поделился, чтоб оградить Лешу от неизбежных, по твоему мнению, неприятностей. И сценарий запретили. Через двадцать лет Леша вернулся к этой идее, но теперь не мог найти продюсера. У вас же деньги дают только под боевики и комедии.
— Но деньги на этот фильм все-таки где-то достал, — задумчиво говорит Степа.
— Нет, папа, Леша их не украл из Камчатского фонда, если это тебя волнует. Фильм финансировал Паша Левко. Я уже говорил тебе: у них с Лешей были нормальные отношения.
— Но кто-то же его убил.
— Папа, я знаю, что кто-то его убил, но это не обязательно Левко!
— Что ты сердишься? Я же п-п-просто сп-п-про-сил, где он взял деньги на этот фильм, — пожимает плечами Степа и обращается к Антону: — Деточка, а когда ты начинал «Толстоевского», ведь это тоже Паша Левко тебе помог?
— Я до сих пор с ним не рассчитался.
— И сейчас он одолжил Коте три миллиона, — да мы у него в долгах как в шелках.
Степа думает. Жует губами. Машина сворачивает в арку ворот и останавливается у подъезда. У моей фотографии все еще горят в банках свечи и стоит небольшая толпа поклонников. Кладут у фотографии цветы. Поглядывают на Степу, узнают, перешептываются.
— Чудесные у нас все-таки люди. Дефолт — а они все равно сюда приходят, — говорит Степа, войдя в подъезд. — Кстати о дефолте. Мне, наверное, надо позвонить Борису Николаевичу.
— Кому? — не понимает Макс.
— Борису Николаевичу Ельцину. Нашему президенту.
— Зачем?!
— Ну как же. Такое в стране случилось, — говорит Степа, — надо его как-то п-п-поддержать.
Макс закатывает глаза.
— Дед, не надо этого делать, — говорит Антон.
— П-п-почему?
— Потому что ему на твою поддержку наплевать.
— Может быть. Но позвонить я должен. Дай мне свой телефон.
— Ты прямо сейчас собираешься ему звонить?
— А почему не сейчас?
Антон покорно дает ему мобильник. Степа неуклюже тычет в кнопки.
Папа играет в маразматика, но тысячи телефонных номеров он помнит наизусть.
— Алло! Деточка, это ты? Да, это Степан Николкин, — говорит он в трубку. — Да, солнышко, ужасно... Ужасно... Твой шеф у себя? У президента? Я хотел сказать президенту пару слов. Можешь соединить?.. Нет? Понимаю... Понимаю... Тогда передай сердечный привет. Скажи, что я... Нет. Не я — весь народ сейчас душой с ним... Все. Обнимаю. — Отдает Антону мобильник. — Президент неважно себя чувствует. Макс, почему ты так вздыхаешь и кривляешься?
— Папа, но ты же и Горбачеву так же звонил, — говорит Макс.
— Естественно.
— И Брежневу! И Сталину!
— Да, звонил. И это нормально — в тяжелые времена поддерживать свое государство. Иначе наступит всеобщий б-б-бардак.
— Папа, а тебе все равно, что люди про тебя подумают?
— Я не понимаю, о чем ты, но вообще в восемьдесят п-п-пять лет меня уже не трогает, кто про меня что думает. Впрочем, и раньше меня это не волновало. Мне важно было, что думает обо мне Дашенька, твоя мама. А она меня любила и ув-в-в-в-важала.
Нина открывает дверь, обнимает Степу и целует его. За спиной Нины радостно улыбается Маша. Ксения нервно курит, кутаясь в Нинин домашний халат. Плачущая Таня повисает у Степы на шее. Рядом прыгает Петька.
— Степа! Степа! — вопит Петька. — А почему тебя не убили?
— Молчи, болван! — кричит Таня.
— А сама говорила, что убили! Сама говорила!
— Я не знаю, что я с тобой сейчас сделаю!
— Почему вы тут все? — удивляется Степа. — Макс, это ты всех п-п-перебудил?
— Папа, я никого не будил!
— Деда, это не Макс, — говорит Маша. — Я узнала, что ты пропал, потому что мне позвонили из милиции. Они нашли мою машину. Где ты ее бросил? Впрочем, теперь это неактуально. Ее больше нет. Ее взорвали.
— Взорвали машину! — радостно орет Петька. — Взорвали! Взорвали!
Степа задумчиво жует губами.
— Менты говорят, что ее угнали и использовали для каких-то воровских разборок, — говорит Маша.
— Но машина у тебя б-б-была застрахована? — подумав, спрашивает Степа.
- Да.
— Ну, это хорошо. Хоть какие-то деньги получишь. В такой день — очень кстати.
— Папа, ты невозможен! — хватается за голову Макс. — Маша из-за тебя лишилась машины, а ты говоришь, что это хорошо!
— Помолчи, наконец, — морщится Степа. — Машенция, а что Сорокин? Он уже занялся нашим аукционом? Что-то уже делает?
— Да, но я не хочу иметь с этим человеком ничего общего.
— Как я от вас от всех устал. — Степа подходит к стоящему в конце коридора мрачному Коте. — Деточка, ты сбрил бороду? Умница. Так, конечно, лучше. И я теперь, кажется, знаю, как организовать съемки нашего фильма. — И принюхивается: — А чем это, друзья мои, здесь у вас так воняет?
- Это не я! Это не я! — кричит Петька.
— Тише, пожалуйста, — шепчет Степе Нина. — Неудобно, она услышит. Это пахнет кимчи.
— Что? — переспрашивает Степа.
— Капуста по-корейски, — шепчет Нина. — Это Игнатова нам угощение принесла. Камчатский сувенир.
На столе стоит открытая банка с кимчи и бутыль с красной водкой. Все сидят за столом, осторожно жуют и смотрят на Игнатову. Тихая, внимательная девочка.
— Это я в плане, чтоб не приходить с пустыми руками, — говорит Игнатова. — Вам что, не нравится?
— Мне нравится, — говорит Нина.
— Своеобразно, — говорит Степа.
— Это кимчи с вяленой рыбой, — говорит Игнатова. — Мама сама готовила. Алексею Степановичу это блюдо сразу понравилось. Когда он к нам впервые в Магадан приехал, мама его угостила, и ему сразу понравилось.
— В Магадан? — переспрашивает Степа. — Разве Леша нашел вас не на Камчатке?
— Нет. На Камчатке я работала в театре. А сама я магаданская. Мой дедуля после лагеря не вернулся в Москву, а остался жить в Магадане. Потому что...
— Погодите, — говорит Маша. — Вы скажите Степану Сергеевичу, кто ваш дедушка. Он же еще не знает.
— Мой дедуля — великий русский поэт Зискинд, — говорит Степе Игнатова. — Он, как освободился, сразу влюбился в бабусю, и они сразу поженились. А из Магадана ее не отпускали, потому что она была
