— Леонид Ильич, — стараясь не заикаться, говорит Степа. — Мой старший сын Максим — лауреат Госпремии и премии Ленинского Комсомола. И его как офицера запаса п-п-призывают в армию. Это очень почетно, и он г-г-г-орит желанием послужить Родине. Но в настоящее время он работает над п-п- патриотическим юбилейным спектаклем, и ему нужна отсрочка, а товарищ Гречко помочь отказался, поэтому я, зная вашу мудрость и доброе сердце, позволил себе....
И умолкает, увидев, что из глаз Брежнева текут слезы.
Это было за три месяца до смерти Леонида Ильича. Что папа говорил ему, Брежнев уже не понимал и не помог. На следующий день Макс должен был явиться с вещами в военкомат. Но в тот же самый день его театр уезжал на Эдинбургский фестиваль в Англию, и документы на поездку были у Макса уже все оформлены. И он решил плюнуть на все и поехать.
4
На перроне толпа артистов и провожающих. Макса и Ларису провожают Степа и тринадцатилетний Антон.
— Я еще п-п-попробую поговорить с Левко, — говорит мой папа. — Может, он одумается. Но ты уж, пожалуйста, больше не делай г-г-глупостей. Ты там, за границей, все-таки следи за собой.
— Ты о чем?
— Ну, будь осторожнее. На твои спектакли могут прийти наши эмигранты. Писатели эти, Синявский, Максимов. Интервью будут предлагать на их радио. Ну, ты сам знаешь, ты, деточка, лишнего не болтай.
— Я давно не деточка, папа! И я знаю, как с кем говорить.
— Речь идет не только о тебе. Ты там себе напозволяешь, а скажется это на Лешке, на маме, на мне. В общем, думай головой.
Максим уже не слышит его. Он вдруг видит стоящую в толпе провожающих Женю. Он делает шаг к ней, но тут поезд трогается, и Макс прыгает в вагон.
Лариса, уже стоящая на площадке вагона, тоже видит Женю. Несмотря на толстый слой косметики, Лариса выглядит усталой и постаревшей.
— Ну, с Богом, — тихо говорит Степа и тайком крестит вслед Максу воздух.
А по хриплому вокзальному радио опять поет Пугачева:
Стучат колеса. В двойном купе международного вагона Лариса невидящими глазами смотрит в журнал. Рядом с ней стакан и наполовину пустая бутылка вина. Макс достает из своего чемодана бутылку водки.
— Эта новая девица провожала тебя на вокзале, — говорит Лариса. — Как трогательно.
— Тебя сейчас только это волнует? — огрызается Макс.
— Меня волнует, что это опять происходит на глазах у Антона и всего театра.
— А то, что по возвращении домой меня отправят в Афганистан и там убьют, тебе все равно?
— Но ты, друг мой, сам в этом виноват.
— В чем я виноват? В том, что меня кто-то любит просто так? Не как режиссера, а просто как живого человека? В этом я виноват?
— Я сегодня позвонила отцу, — говорит Лариса. — Он обещал попросить Гречко.
— Поздно же ты позвонила отцу, моя дорогая. В тот самый день, когда я вернусь из этой поездки, я должен явиться с вещами в военкомат. Или меня вообще посадят.
Макс берет из чемодана бутылку водки и выходит в коридор.
Двери купе открыты. Там уже выпивают, едят и оживленно болтают возбужденные поездкой его артисты.
— Максим Степанович, заходите к нам! — зазывают его. — Почтите присутствием!
Но Макс входит в купе, где сидит в одиночестве сопровождающий коллектив Иван Филиппович.
Ивану уже сорок лет, и его зовут уже Иваном Филипповичем, и он уже работает не в комсомоле, а в отделе культуры ЦК. Бутылку они вдвоем с Максом прикончили. За окном купе уже ночь. Тусклые огни полустанков и спящих деревень.
— Ты понимаешь, Ваня, — откровенничает Макс, — я не боюсь смерти, но эта война — мерзость. Это против моих убеждений. Я не хочу принимать в этом никакого участия.
— Я все понимаю, Макс, — сочувствует ему Иван Филиппович, — я же пытался что-то сделать через Комитет. Но даже они ничего не могут сделать. Гречко служил когда-то у Левко и обещал ему лично, что тебя призовут. Сволочная страна, — и отворачивается к окну, скрывая волнение. — Он тогда умер в камере, и я тоже ничего не мог сделать. Сволочи.
Всхлипывает. И это не от выпивки. Он был влюблен в того артиста всерьез. И это очень помогало Максу при сдаче спектаклей, но это было давно, и теперь Максу не мог помочь никто.
— Макс, если бы у меня был английский, как у тебя, и твоя известность на Западе, — глядя в черное окно, говорит вдруг Иван, — я бы из этой поездки не вернулся.
— Что ты говоришь?
— Ничего. Ничего я не сказал.
Ночь. Станция перед границей. Гудки. Свистки. Стук молоточка обходчика. Макс и Лариса оба не спят, смотрят в потолок.
— Лара, Ванька советует мне остаться в Англии. Смешно, что это советует он. У них все вконец прогнило.
— Ты это всерьез?
— Мы могли бы это сделать вдвоем с тобой. Начать все с начала, с нуля. Помнишь, как Эрик говорил: «Надо совершать резкие поступки».
— А что будет с Антоном?
— Мы бы его потом вытащили.
— А мой папа? Его сразу отправят на пенсию, а может быть, и выгонят из партии. И тогда не будет пенсии. И не будет меня и Антошки. Он просто умрет.
— Или я умру в Афганистане, — напоминает Макс. — Что реальнее.
— А что я буду делать, когда у тебя там, в Англии, появится новая баба? — спрашивает Лариса. — А она у тебя сразу появится. Нет, я не останусь.
5
Конец спектакля. Публика дружно аплодирует. Артисты в мольеровских костюмах кланяются. Потом они тоже начинают хлопать в ладоши, и на сцену выходит раскланиваться Макс.
Он берет за руку Ларису и выводит ее на авансцену. Гром аплодисментов.
— Во втором ряду справа, — говорит, кланяясь, Максу Лариса, — Пола Макферсон.
— Кто? — кланяясь, переспрашивает Макс.
— Пола Макферсон. Кинозвезда.
Всемирно знаменитая артистка Пола Макферсон аплодирует стоя. Это сорокалетняя, очень моложавая, красивая и скромно одетая женщина. Со всех сторон вспыхивают блицы снимающих ее фотографов.
— Браво! Браво! — восторженно выкрикивает Пола Макферсон.
