третью смену закончу. Останусь и… в общем, на своем приспособлю. Фрезы подходящие есть.
— Две смены подряд?
— А что особенного? Сменщика нет, станку все равно стоять. А для вас… — Алексей замолчал, потом произнес медленно и раздельно: — Для вас я и три подряд проработаю…
— Почему же для меня?
— Почему?.. Это уж мне знать почему… — Алексей помолчал. — В общем, придумаем!
— Это уж мне знать почему, — в раздумье еще раз повторил Алексей, когда Таня отошла от его станка, и вздрогнул оттого, что у самого уха сказали:
— Клюнуло!
Алексей обернулся. Рядом стоял Вася Трефелов. Он улыбался младенчески-невинной улыбкой.
— Что клюнуло? — спросил Алексей сердито.
Вася вместо ответа поковырял замасленным пальцем свой комбинезон на груди, слева. Подмигнул.
— Это самое, — произнес он тоном заговорщика, — которое тут помещается… У Алексея Ивановича Соловьева, ага?
— Ты еще рифму прибавь! — посоветовал Алексей грозно.
— Нет, Алеш, рифмы тут не полагается, и без нее дело ясное. Только вот что скажи. Сидит, например, у омутка рыбак. С удочкой. Тишина. Рядом никого. И вдруг — шлеп! Еще поплавок! Ну леска там, крючочек, все как положено….
— И кто же эту леску закинул? — спросил Алексей, сдерживая улыбку.
— Ну, скажем, какой-нибудь выдающийся поэт…
— А если этого выдающегося поэта — самого головой в омуток, ершей учить рифмы подбирать?.. Ясен вопрос?
Алексей хлопнул Васю по плечу так, что тот заметно накренился влево.
— Ясен! Ясен вопрос, товарищ Соловьев! — вдруг торжественно заголосил Вася.
начал было он фабриковать рифмованный экспромт. Но Алексей резко прервал его:
— Слушай-ка, ты, мешок с рифмами! Замолчи хоть на минуту! Скажи лучше, где клавишный прижим от шипореза, — не помнишь?
— Это который Костылев весной со станка сбросил? Серебряковский?..
— Он самый.
— В инструменталке под верстаком. А на что тебе?
— Подбери, приведи в порядок и отдай мастеру, только срочно.
Вася стоял неподвижно, что-то соображая.
— Ну! Не понимаешь, что ли?
— Есть привести в порядок, товарищ гвардии влюбленный! — Вася лихо козырнул Алексею и вовремя увернулся от пущенного ему вдогонку бруска.
3
Дверь в цеховую конторку распахнулась. Таня оторвала взгляд от пачки рабочих листков. В дверях стоял Вася.
— Вот велено передать, — сказал он и, шагнув к столу, положил перед Таней клавишный прижим.
Таня оглядела устройство.
— Тоже мне слесари! — с напускной строгостью сказала она. — До сих пор молчали! Да ведь это же просто клад!
Вася неопределенно пожал плечами. Дескать, клад-то оно, конечно, клад, но вот как бы из-за этого клада кое-кому не икалось завтра при встрече с начальником цеха.
Позже, устанавливая прижим на станке, Вася рассказывал Тане:
— У нас тогда так же вот шипорез не справлялся, а сменный мастер Серебряков Афанасий Егорыч возьми да и придумай эту машинку. И делал-то сам: сутками в механичке торчал. Дочка ему обедать сюда носила… Поставили в ночную смену на станок, так он, шипорез то есть, — хотите верьте, хотите нет — за три часа сменную норму навернул, во как! А утром Костылев увидал и давай орать: как, мол, так без его разрешения… Дескать, станок еще покалечите, а я отвечай! Только дело вовсе не в том было. Он до того сам мудрил такую же вот штуку, да только она у него на бумаге так и померла. Серебряков поупирался- поупирался, Костылев придавил — ну и пришлось заявление писать «по собственному желанию». Так что вот можете учесть перспективочки, Татьяна Григорьевна…
— Ну, я заявление писать не буду, Вася. — Таня взяла у него ключ. — Давайте-ка я настрою…
Через час после первой пробы шипорез уже работал вовсю…
Перед концом смены Таня вдруг услышала песню. Мелодия была спокойная и какая-то по-особанному светлая: так поют лишь в самые радостные минуты жизни. Пела Нюра. Временами голос ее пропадал и сливался с гулом станка, но, сливаясь с ним, заставлял звучать совсем по-иному, музыкально. Станок словно принимал на себя частицу этой простой человеческой радости.
Таня подошла ближе. Нюра сконфузилась и замолчала, приостановив работу. Она виновато взглянула на Таню и нерешительно улыбнулась. А лицо ее так и светилось.
— Ну как, Нюра, не сорвем задание, а? — опросила Таня, сдерживая улыбку.
Нюра встряхнула головой, смешно выпятила нижнюю губу и подула на заползавшую в ноздри прядку волос. От широкой улыбки лицо ее казалось еще круглее и курносее.
— С вами сорвешь, как бы не так! — быстро протараторила она и вдруг спохватилась: — Ой! Что же это я? Нажимать надо, скоро смена кончится!
Через час, обметая станок, она говорила сменщице:
— Вот гляди, Людка, какую мы с Татьяной Григорьевной штуку сегодня приспособили!.. До чего ловко с ней! Ну прямо столько… столько назарезала за одну смену, сколько раньше и за три не выгнать! Вот гляди, я тебе объясню…
Третья смена уже началась, когда Таня собрала рабочих в цеховой конторке.
— Ну что же, обрадовать вас, товарищи, или нет? — сказала она, оглядывая настороженные лица собравшихся.
— Радовать там или другое что, а только уж если собрала народ, говорить надо, — заявил Шадрин.
— Задание мы выполнили, понимаете? — сказала Таня. — Первый раз за все время! Да еще какое задание— на полторы смены хватило бы, а то и больше…
И она рассказала обо всем, рассказала о тех, кто поработал особенно хорошо. Назвала Нюру, Васю, Алексея…
— А больше всех нам помог — не догадываетесь, кто? — ваш бывший мастер. Его не было здесь, но он как бы тоже работал вместе с нами. Ну, а как работал, пускай Нюра Козырькова скажет. Нюра, согласна ты, чтобы завтра снова по-старому?
— Что я, дура, что ли? — бубенчиком прозвенел высокий голосок Нюры.
Все засмеялись.
Когда рабочие разошлись, Алексей сказал Тане:
— А меня зря похвалили. Обещания-то я пока не выполнил. Что, если подведу?
— Люди назовут меня обманщицей и болтушкой.
