— Нет уж, не выйдет!.. Василий! — Крикнул он. — Запасную фрезу! Быстро! Ясен вопрос?
Вася исчез в инструменталке.
— Мне всегда казалось, что вы человек серьезный. — Таня улыбнулась Алексею.
— Казалось… А больше вам ничего не казалось, Татьяна Григорьевна? — голос Алексея прозвучал взволнованно и глухо.
Таня выдержала его пристальный взгляд.
— Нет, ничего не казалось, — строго ответила она. И ушла.
Вася принес запасные фрезы. Заметив озадаченный вид Алексея, опросил:
— Ты чего, Алеш?
— Что чего? — словно очнувшись, спросил era Алексей.
— Да какой-то ты… ну, в общем….
— На осла похожий, да? — Алексей усмехнулся.
— Ага, — почти машинально, но искренне подтвердил Вася, разглядывая глубокие морщинки на Алексеевой лбу.
Алексей негромко рассмеялся.
— Мысли прочитать хочешь? Не старайся, Васяга! Не обучен ты этой науке. Ставь-ка лучше фрезу да подтащи детали с шестого фрезера. Я пока займусь настройкой. Все остальное — после. Ясен вопрос?
Вася послушно начал снимать отработавшую фрезу, искоса поглядывая на друга и силясь догадаться, что это за таинственное «остальное», почему оно после и после чего именно…
4
Таня кончила заполнять рабочие листки, зевнула и подперла рукой голову. От усталости слипались глаза. В красноватой мгле плыли тысячи разноцветных паучков, похожих на крохотные солнца. Шум станков из цеха доносился все глуше, все слабее…
Неожиданно Таня вздрогнула и открыла глаза. Переднею стоял Ярцев.
— Спокойной ночи, Татьяна Григорьевна, — сказал он и засмеялся. — Спать-то нужно домой ходить.
Таня потерла глаза пальцами и устало поднялась.
— Никуда мне сегодня что-то не хочется идти, Мирон Кондратьевич, — сказала она, — так бы и выспалась тут, прямо на столе. Нужно не проспать утреннюю смену.
— Опять двухсменная вахта? — с напускной строгостью перебил Ярцев.
— Просто хочу посмотреть, как начальник цеха отнесется к нашему новшеству.
— Что за новшество?
— Показать?
— А как бы вы думали?
— Тогда пошли в цех.
На шипорезе уже работала та самая станочница, которую Нюра назвала Людкой.
— Вот смотрите…
— Кто соорудил эту замечательную штуку? — спросил Ярцев. — Почему вы раньше ничего не говорили, Татьяна Григорьевна? Ну что за тайны, что за индивидуализм?
— А вот и не индивидуализм вовсе, товарищ парторг! — весело ответила Таня. — Я сама до сегодняшней смены ничего не знала… Здесь шумно, выйдемте из цеха, я вам расскажу.
Они вышли и медленно пошли по двору, залитому электрическим светом. По земле, обгоняя их, то сокращаясь, то вытягиваясь, бежали их колеблющиеся тени. Начинался ветер. Он налетал порывами, и тогда фонари на столбах вздрагивали и раскачивались. Казалось, их встряхивают наверху чьи-то невидимые руки.
Таня рассказала Ярцеву и о раздутом задании Kостылева, и историю серебряковского прижима, и о песне Нюры.
— Обязательно дождусь Костылева! Пусть он только попробует! Радость, песню ни за что не отдам ему, ни за что!
Уловив в голосе Тани воинственные нотки, Ярцев сказал:
— К сражению, значит, готовимся? Ну-ну. А все же шли бы вы отдыхать.
— Отдыхать? — Таня даже остановилась. — А Костылев утром…
— Утром ровно ничего не случится, вот увидите.
— Вы думаете?
— Полагаю…
Ярцев повернул к проходной. Таня послушно пошла за ним.
Дойдя до дома и поднимаясь по ступенькам крыльца, Таня почувствовала, что спать ей уже не хочется. Она прислонилась к резному столбику, запрокинула голову и жадно глотнула живительный, с запахом хвои воздух. Издалека послышался протяжный паровозный гудок. Ветер вскоре донес шум поезда.
— В Москву, — шепотом произнесла Таня, прислушиваясь к стуку колес. — В Москву…
В переулке послышались чьи-то шаги. К крыльцу шел Алексей. Различив в темноте Таню, он остановился внизу. Потом медленно поднялся по ступенькам.
— Татьяна Григорьевна? Вы что это?
— Воздухом дышу, — ответила Таня. — Голова тяжелая…
Алексей осторожно взял Танину руку.
— Простынете на ветру… У вас пальцы холодные, — с каким-то особенным участием сказал он.
И Таня подумала, что он добавит сейчас: «глупая…», как подумалось ей тогда ночью на станции.
— Идите отдыхать, Алексей Иванович, — сказала она, — не отнимая руки. — Вы ведь устали…
От горячей и крепкой ладони Алексея, в которой лежала ее рука, делалось хорошо и спокойно на душе. Глаза его слабо блестели в потемках.
— Устал, не устал… причем это? — со вздохом проговорил он и, повторив «причем это?», замолчал.
— Сейчас что, московский прошел? — спросила Таня.
— Пригородный.
Алексей выпустил ее руку, спросил:
— А вы-то сами собираетесь отдыхать?
— Отдыхать? Это уж зимой. Заберусь в берлогу и буду, как медведь, лапу сосать, — сказала Таня и засмеялась. — Идите, Алексей Иванович, спать — слышите? Я мастер, и меня надо слушаться, а то смотрите…
В этих шутливых словах Алексей уловил какую-то спокойную и твердую силу, противиться которой было невозможно. Ему очень хотелось побыть здесь, возле Тани, поговорить с ней, просто постоять, наконец. Но он только вздохнул и молча вошел в дом.
5
Костылев появился в цехе раньше обычного: не было еще семи часов. Его очень интересовало, что у Озерцовой с заданием.
Шпульников, сонный и по обыкновению небритый, возился с рабочими листками. Увидев начальника, он сразу посвятил его в ход событий:
— Васька Трефелов с Соловьевым серебряковскую «бандуру» откопали, — торопливо, стараясь объяснить все как можно скорее, говорил он и не сводил глаз с костыловского лица. — Озерчиха приказала
